Бренна Йованофф - Подмена

Когда начали пропадать дети, поначалу никто не увидел в этом ничего особенного. Это было время Депрессии, у людей не было ни денег, ни еды, а дети… что же, дети постоянно исчезают. Болеют, убегают, погибают от несчастных случаев или от голода. Это, конечно, ужасно, но такова жизнь, поэтому поначалу никто ни о чем не подозревал и не задавался вопросами.

А потом пропала дочка шерифа. Это случилось в 1931 году, в предпоследний день октября.

Келлан Кори никогда в жизни никого не обидел, но это было не важно. За ним все равно пришли.

Выволокли из крохотной квартирки с кухней и потащили по улице. Сожгли его магазин, его самого долго били трубами и ключами для настройки. Потом повесили на дереве посреди церковного двора, с мешком на голове, со связанными за спиной руками. И оставили тело висеть целый месяц.

Когда папа рассказал мне эту историю впервые, я не понял, что он имеет виду, но когда я пошел в первый или второй класс, все стало для меня проясняться.

Мораль истории была в том, что нельзя привлекать к себе внимание. Нельзя иметь неправильные пальцы. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь узнал, как ты фантастически умеешь настраивать инструменты на слух. Нельзя никому показывать свою настоящую, подлинную сущность, потому что если ты выдашь себя, когда в городе случится что-нибудь плохое, тебя вздернут на дереве и оставят гнить на целый месяц.

У каждого есть точка отсчета. Место, откуда ты начинаешь свой путь.

Просто одним это место отыскать проще, чем другим.

Я ничего этого не помню, но Эмма клянется, что все было именно так, и я ей верю. Эту историю она часто рассказывала мне ночами, когда я вылезал из своей кровати и на цыпочках пробирался по коридору в ее комнату.

Дитя в колыбели плачет, надсадно надрываясь, как все младенцы. Его личико светится сквозь прутья решетки. В окно забирается мужчина — костлявый, в черном пальто — и хватает младенца. Похититель перекидывает ноги через подоконник, опускает створку окна и защелкивает жалюзи. Уходит. В колыбельке кто-то остается.

Эмме четыре года. Она вылезает из кроватки и подходит к колыбели в своей длинной пижамке. Когда она просовывает руку между прутьями решетки, существо придвигается ближе. Оно пытается укусить Эмму, она отдергивает руку, однако не уходит.

Всю ночь, в темноте, они смотрят друг на друга. Утром существо по-прежнему лежит, свернувшись в клубок, на мягком наматраснике с ягнятами и утятами и глядит на Эмму. Только это не ее брат.

Это я.

Глава вторая

Никогда не разговаривай с незнакомцами

Росуэлл нашел меня во дворе. Двухминутный звонок давно отзвенел, лужайка уже опустела, так что никто меня не видел. Я стоял, закрыв глаза и привалившись спиной к стене, и делал глубокие вдохи.

— Эй, — произнес Росуэлл мне на ухо: оказалось, что я даже не услышал, как он подошел.

Я сглотнул и открыл глаза. С пасмурного неба продолжала сеяться унылая мелкая морось, совершенно нетипичная для октября.

— Эй… — Мой голос прозвучал сипло и неуверенно, как будто спросонок.

— Выглядишь не очень. Как самочувствие?

Я хотел небрежно пожать плечами, дескать, ничего особенного, но головокружение продолжало накатывать волнами.

— Хреново.

Росуэлл тоже прислонился к стене, и я понял, что он собирается спросить, в чем дело или, по крайней мере, с чего это мне вдруг приспичило заниматься в одиночестве дыхательной гимнастикой. Чтобы предупредить эти вопросы, я сделал глубокий вдох и сказал:

— Что может быть лучше, чем приправить историю об умершем ребенке доброй порцией свежей крови?

Он расхохотался и ткнул меня кулаком в плечо.

— Слушай, ну она же не виновата, что у нее мозги набекрень? Но мне надо быть с ней паинькой, поскольку я хочу подкатить к ее подружке Стефани. Да и вообще Элис вполне безобидна, несмотря на свою фамилию.[1] Кстати, мне показалось, ты не равнодушен к некоторым ее природным сокровищам, так?

Я тоже рассмеялся, только смех у меня вышел натужным и немного жалким. Меня по-прежнему подташнивало, причем так, что в любой момент могло вырвать.

— Слушай, — сказал Росуэлл, неожиданно понизив голос. — Я знаю, ты не часто болтаешь с девчонками — не спорь, я знаю. Но Элис готова с тобой встречаться. Я говорю просто, чтобы ты знал: если хочешь, такая возможность есть, понял?

Я не ответил. Элис была так невероятно, так мучительно хороша, так идеальна для пристального разглядывания на уроках, что мне казалось, этого вполне достаточно. При мысли о том, чтобы по-настоящему пойти с ней куда-то, у меня сделалось тесно в груди.

Прозвенел последний звонок, завизжала звукоусиливающая установка на крыше, и Росуэлл отклеился от стены.

— Идешь на историю?

Я помотал головой.

— Нет, пожалуй, пойду домой.

— Хочешь, подвезу? Скажу Кроули, что у тебя семейные обстоятельства или типа того.

— Я в порядке.

Судя по взгляду Росуэлла, он не был в этом уверен. Он потер подбородок рукой и посмотрел на лужайку.

— Ладно, тогда загляну к тебе попозже. Пойдешь на похороны?

— Может быть. Не знаю. Наверное, нет.

Он кивнул. Я кивнул. Мы стояли во дворе и кивали, не глядя друг на друга. Порой Росуэлл задавал очень неприятные вопросы, но иногда ему хватало такта этого не делать. Вот и теперь он ничего не сказал. Просто вернулся в школу, а я вышел в ворота.

С каждым шагом, уводившим меня от парковки, школы и кафетерия, полного игл, клацанья металла и запаха крови, мне становилось лучше.

Натянув на голову капюшон толстовки, я брел, глядя под ноги, и размышлял на ходу: «Да кому ты вообще нужен, кто захочет с тобой встречаться? С какой стати такая девушка, как Элис, заинтересуется таким, как ты? Какой же ты жалкий тип!»

Но ведь она дотронулась до моей руки…

Воздух был чистый и влажный, дышать стало легче. Мне было холодно, немного потряхивало, но в остальном, почти нормально. И чувствовал я себя тоже нормально. Только почему-то никак не мог избавиться от мерзкого предчувствия, что очень скоро все будет плохо. В школе. В мире.

Мама Элис твердила молитву «Аве Мария», люди были на пределе, высматривая притаившегося рядом демона, люди искали, кого бы обвинить.

Я чувствовал слабость во всем теле и, кажется, заболевал.

Одно было ясно: мне надо было что-то сделать, что угодно, лишь бы не привлечь к себе внимания.

Дождь монотонно моросил, пробуждая беспричинную тревогу. Все было плохо, но ведь все всегда плохо, так ведь? По крайней мере, я к такому привык.

Просто не давало покоя чувство, что вот-вот станет еще хуже.