Аника - Ольга Рубан

умирающей, я достал фляжку и полил ей губы. Она, захлебываясь, хрипя и хныкая, хватала запекшимися губами падающие капли и пила, пока вода не закончилась. Потом глаза ее закатились и мне показалось сначала, что она умерла. Но через мгновение внутри ее снова забулькало, но уже тише, спокойнее, словно вода усмирила какие-то буйные процессы у нее внутри.

Некоторое время я с сомнением осматривал свою флягу, пытаясь припомнить, касались ли губы девочки ее горлышка или… И в конце концов решил не рисковать. Вернувшись от ручья с тщательно вымытой и наполненной до краев фляжкой, я с изумлением уставился на ребенка.

Она спокойно спала, укрывшись своим стеганым «саваном». Течь из ее носика и рта прекратилась, дыхание было глубоким и ровным, а на худых скулах даже выступил легкий румянец.

До самого вечера я не сомкнул глаз, наблюдая за девочкой. Иначе как Чудом я не мог назвать ее стремительное исцеление! Девочка умирала, Отче, можете не сомневаться! И вот она с порозовевшими и даже словно округлившимися щечками сладко спит, подложив под подбородок крошечный кулачок. Я покосился на свою фляжку, но тут же откинул эти мысли - как смехотворные. Ни фляга, ни лесная вода тут не при чем! Я склонялся к мысли, что сам Господь вмешался и помог мне поправить непоправимое.

…

А когда солнце стало опускаться, девочка… проснулась.

Ровный ритм ее дыхания внезапно сбился, она заворочалась, выпростав наружу руки и посмотрела на меня. Глаза ее были светло-серые и чистые, как январское утро.

Зная, что выгляжу не лучшим образом – здоровенный, заросший и грязный – я попытался изобразить на лице добрую улыбку и, одновременно, пригладить руками свою косматую башку.

- Кто ты? – тихо спросила она, разглядывая меня запавшими, усталыми глазёнками.

- Я – Бенни, - мягча, как мог, голос представился я, - А ты кто?

Девочка ненадолго задумалась, словно припоминая собственное имя, потом ответила:

- Мама называла меня Аникой.

Ответ ее показался мне странным, необычным для ребенка. Но я не стал размышлять над этим и сразу перешел к делу:

- Аника, детка, ты помнишь, как здесь оказалась? – я был удивлен, но и благодарен, что девочка при виде незнакомого страшного мужика в лесной чащобе, не заплакала, не испугалась, не принялась звать на помощь.

С интересом, но без страха оглядев высокие сосны, густые тени в подлеске, косматого бирюка рядом и саму себя, она отрицательно затрясла головой, от чего ее длинные, невероятно сальные волосы пустились в пляс.

- Ты бы… хотела вернуться домой?

Она широко распахнула удивленные глаза и спросила с придыханием:

- А ты знаешь, как туда добраться?!

- Точно не знаю. Но, скорее всего, это не далеко. Прежде чем… я тебя нашел, я видел неподалеку проселочную дорогу. Уверен, что она ведет в твою родную деревню. Если хочешь, я отнесу тебя… но в саму деревню я пойти не могу. Тебе придется самой…, - Я уже со злорадством представлял выпученные глаза ее родительниц, которых выводят из дома местные законники и скандализованные лица селян и даже жалел, что не смогу лично увидеть все это. Но тут заметил, что взгляд ее потух и она поскучнела.

Я был уверен, что она непременно захочет к матери. Каждый ребенок хочет к матери, какой бы она ни была. Но и выражение лица ее было странным. Не то, чтобы она не хотела домой, к маме. Это просто я … что-то не то говорил.

Мы надолго замолчали, изучая друг дружку. Анике явно становилось все лучше. Спустя несколько минут, она уже, опираясь на слабенькие ручонки, приподнялась и села.

- Я есть хочу, - прервала она паузу, - И пить. Сильно.

Я тут же достал из сумки завернутое в тряпицу съестное и флягу, а потом глядел, как ее мелкие зубки с жадностью впивались в твердое волокнистое мясо. Ногти ей, казалось, не стригли с самого рождения, и они желтоватыми длинными копьями, торча из худеньких пальчиков, загибались внутрь. Одета она была в невероятно грязную, ветхую и давным-давно ставшую малой ночную сорочку. Невероятно грязная, и, скорее всего завшивевшая, голова и траур в ушах дополняли плачевную картину. Что же за нелюди ее растили?!

Глава 2

Тем временем надвигались сумерки. Самое бы время отнести девочку в деревню. Селяне уходят с полей и занимаются домашними хлопотами. Вряд ли кто-то увидит нас.

- Ну, так что будем делать? – спросил я.

Малышка задумчиво поковыряла длинным ногтем в зубах.

- Наверное, надо развести костер, - неуверенно ответила она.

Я надеялся на другой ответ, но все равно не смог сдержать улыбку. Девочка явно не была лишена здравого смысла. Решив, что ночью ее одну у деревни не брошу, я присел рядом с ней и сказал:

- Тогда забирайся ко мне на спину и пошли. Здесь где-то дорога, и костер рядом с ней я разводить не хочу.

- Куда же мы пойдем? – я почувствовал на шее её холодные, цепкие ладошки и невольно умилился, с какой доверчивой готовностью она обхватила меня.

- Пойдем на мое кострище, - прокряхтел я, поднимаясь и оглядывая поляну. В кустах остались развороченный ящик и скомканное покрывало. Казалось, с тех прошла целая вечность. Я подумал, что покрывало пригодилось бы ночью, чтобы укутать Анику, но не мог себя заставить забрать его. Оно, наверное, и по сей день лежит там. Если, конечно, не сгнило за эти годы.

…

Добравшись в подступающей тьме до моего последнего пристанища, я быстро развел костер и устроил девочку под навесом из еловых лап. Укутавшись в мой теплый овечий полушубок, она долго молча лежала, задумчиво глядя на рассыпающиеся над костром искры.

Мне тогда было двадцать четыре, и я мало был знаком с детьми. Своими я обзавестись еще не успел, а младших братьев или сестер мне Господь не дал. Но если бы девочка плакала, звала мать или каких-то других родственников, я бы чувствовал себя не так растерянно.

Во взгляде ее я не видел ни страха, ни тоски, ни грусти, да и вопросов она не задавала, хотя мне казалось, что девочка, внезапно очнувшаяся после тяжкой болезни в дремучем лесу, в компании незнакомца должна иметь массу вопросов! У меня, например, вопросов было хоть отбавляй.

- Ты помнишь что-нибудь? –