Сергей Гомонов - Сокрытые-в-тенях

— Бывает, некоторые просят, чтобы им показали фото этой девушки, и на снимке узнают свою недавнюю попутчицу.

— Заблудилась между мирами! Ха! А сколько там этих миров, че твой Интернет на это скажет?

— Миров много, очень много. Но для нас их пока три.

— Ну конечно: Земля, рай и ад! Слышали…

— Нет. По крайней мере, не в том смысле, как ты об этом думаешь.

— А как я об этом думаю?

— Так же, как и многие. Земля для живых, рай для праведников, ад для грешников. А ты никогда не думал, что ад может быть как раз Землей, и о ней именно так и думают в тех двух мирах?

Лёха фыркнул:

— Это вас в детдоме такой галиматье обучают? Ё-мое, я б свихнулся мозг об это ломать! А все-таки жалко, что тебе восемнадцати нет…

— А что, если бы было? Почему ты все время об этом говоришь?

— Ну как — почему… Покуролесили бы на следующем пятаке…

Аня нахмурилась, отвернулась и стала смотреть в свое окно.

Половину вчерашнего дня они с Диной провели у дороги в попытка поймать машину, водитель которой ехал бы в сторону Москвы и согласился бы подвезти их бесплатно. Некоторых отпугивала очевидная ненормальность Ани. А один раз на дороге, в народе известной как Кривая, их едва не избили вышедшие на промысел плечевые.[2] После громких криков и размахивания руками одна все же догадалась, что незнакомки нарушили территорию ненароком, и великодушно предложила им как можно скорее унести ноги.

Туда, куда беглянки унесли ноги, дальнобойщики заворачивали редко. Уже смеркалось, когда над продрогшими Аней и Диной прозвучал голос:

— Чего скучаем?

Из окна грязного КамАЗа с полуприцепом на них смотрел широколицый веснушчатый парень.

— Нам в Москву нужно, — воспрянув духом, пропищала Аня. — Но денег нет, дяденька!

— Ладно, поднимайся в мой «Титаник», че ж я — дам девчонке в поле замерзнуть, что ли?

И вот теперь они приближались к Москве, но Аню все равно не покидало ощущение слежки. Кто-то неотступно наблюдал за каждым их с Диной передвижением и наверняка готовил коварный подвох. Да еще и этот сон…

Аня вспомнила приснившихся ей существ. Что-то подсказывало, что они какие-то неправильные, эти чудища, которых она назвала мутантами. Другими они должны быть и по виду, и по сути — величавее, благороднее. А эти все как один были мелкими, ничтожными, как разменные медяки — не то пошлые завистливые жабы, не то всего боящиеся и ко всему приспосабливающиеся хамелеоны с человекоподобными телами; а еще они чем-то напоминали слетевшихся на падаль облезлых ворон, которые торопятся нажраться прежде, чем их турнет кто-нибудь более сильный, наглый и злой. Даже тот, самый крупный мутант, вызывал у нее только презрительную усмешку. А ведь он (она теперь хорошо чувствовала!) был связан с войной, чем и объяснялась его великая популярность в народишке.

— Жалкие изгнанники… — беззвучно проговорила Аня, дыша на стекло и рисуя в запотевшем круге рожицу.

Дина мертвым сном спала сзади, под дубленкой. Лёха курил и молчал, а Аню снова одолела дремота. Теперь ей приснились горы — высокие-высокие, держащие на плечах купол неба, а вровень со снежными вершинами парил гордый орел. И она тоже взлетела туда, переживая восторг собственного всесилия.

Алексей свернул к обочине и слегка потряс Аню за плечо:

— Слышь, Анька, или как там тебя звать? Мне на «Титанике» нельзя дальше по городу, так что приехали.

Она непонимающе смотрела на него и по сторонам.

— Нельзя, говорю, мне дальше, гайцы штрафанут, у них тут всюду машинки работают. Для нас специальная дорога есть, а тебе в центр надо, поняла?

— Это уже Москва?

— Да это уже минут сорок Москва.

У него было простецкое лицо и добрые голубые глаза. Аня поняла и кивнула:

— Спасибо тебе, дядя Леша. Дина, вставай, нам пора выходить!

И, не обращая внимания на вытянувшуюся от изумления физиономию водилы, девушки покинули кабину КамАЗа. Аня на прощание помахала ему рукой, а Лёха нажал на клаксон, и машина издала трубный, протяжный вопль.

— Пафосный дядька! — зевая и разминаясь, заметила Дина. — А ты ему понравилась. Вот тебе и чучело!

— Дин, ну что ты, а?

— Ладно, не буду, не буду! Для нас с тобой сейчас главное — не попадаться на глаза ментам. Слушай, а как он нас вез через посты?

— Не знаю, я спала…

Аня была в Москве впервые, и хотя это совершенно точно не было парадным въездом в столицу, впечатление чего-то громадного и бесконечного нисколько не омрачилось.

— Ты что-нибудь вспоминаешь? — спросила она поеживавшуюся Дину. — Знакомые тебе места?

Мимо тянулись вереницы машин, а пешеходов было немного. Поток то и дело застревал в пробках, и девушки все время оказывались вровень с одними и теми же автомобилями.

— Ничего не вспоминаю… — расстроено ответила Дина. — Как будто я здесь впервые… Может, еще попробуем словить попутку? Вдруг повезет?

— Знаешь, Дин, у меня такое предчувствие, что пешком мы доберемся быстрее… Да и вид у нас с тобой… кхем…

Диана тяжело вздохнула, соглашаясь с доводами спутницы.

Поесть сержант Скачко любил всегда, независимо от обстоятельств, времени суток и чувства голода. Особенно на работе. Сам процесс был достойным оправданием изредка приключавшемуся ничегонеделанию, тогда как любой другой предлог мог вызвать нарекания у начальства или недовольство у домашних. По крайней мере, так чудилось самому Скачко. Для начальства еще оправданием могли служить перекуры, но тогда они же стали бы камнем преткновения с семьей, и втягиваться сержант не хотел.

Это был неуверенный в себе и очень странный человек. Бывали случаи, когда сослуживцы заставали его читающим, да не какие-нибудь себе журнальчики, а произведения Чехова или Достоевского. Сержант густо краснел, терялся, прятал книгу и сумбурно объяснял ее появление. Не то чтобы совершенно никто из коллег Скачко не интересовался классикой, но ведь не на работе же, в патрульном «бобике», читать «Записки из мертвого дома»!

Поэтому теперь, в обед, сержант на законных основаниях мог уединиться с книгой за отдельным столиком в небольшом кафе и вкушать украинский борщ со сметаной под аккомпанемент Федора Михайловича. Уединиться, впрочем, он смог, но вот вкусить сполна не успел, потому как на улице очень некстати пошел дождь и загнал в помещение кафе малолетку-беспризорницу в растянутом свитере до колен и кошмарных резиновых сапожищах со взрослой ноги. Официантка в крик, и сержанту Скачко стало понятно, что от исполнения служебных обязанностей уже не увильнуть. Он встал, одернул синюю куртку и, кашлянув, приблизился к нарушительнице общественного спокойствия.