Лорел Гамильтон - Сны инкуба

Одна — с ощущением пульса Натэниела у меня между зубов. Такая тёплая плоть, такая тёплая, и пульс как живой бьётся. И я рвалась выпустить его на волю. Выпустить из клетки. Освободить Натэниела из плена плоти. Освободить.

Я не давала себе сомкнуть зубы, потому что в глубине души знала: стоит мне ощутить вкус крови, начнётся жор. У меня начнётся жор, и Натэниел может его не пережить.

Чья-то рука схватила меня за руку. Я знала, кто это, ещё не подняв лица от бедра Натэниела. Рядом с нами склонился Дамиан. Его прикосновение помогло мне встать на колени, помогло начать думать — хоть чуть-чуть. Но ardeur никуда не делся. Он лишь отхлынул, как океан от берега, но не ушёл, и я знала, что он вернётся. Нарастала новая волна, и когда она на нас обрушится, у нас должен уже быть какой-то план действий.

— Что-то не так, — сказала я трясущимся голосом.

Я держалась за руку Дамиана как за последнюю твёрдую опору в мире.

— Я ощутил, как поднимается ardeur, и подумал: вот опять меня оставили в стороне. А потом все переменилось.

— Это было чудесно, — сказал Натэниел далёким и сонным голосом, будто все это было отличной прелюдией к основному акту.

— Ты ощутил перемену? — спросила я.

— Да.

— И ты не испугался?

— Нет. Я знал, что ты мне плохого не сделаешь.

— Приятно, что хоть у одного из нас была такая уверенность.

Он поднялся на колени и чуть не свалился.

— Верь себе. Верь своему чувству. Оно изменилось, когда ты стала бороться с ним. Перестань ему сопротивляться. — Он подался ко мне. — Да буду я твоей пищей.

Я покачала головой, вцепившись в руку Дамиана, но было это так, будто я ощутила прилив, возвращающийся к берегу. Ощутила нарастающую волну, и знала, что когда она придёт, меня смоет. Этого я не хотела.

— Если Жан-Клод сказал тебе утолить ardeur, утоли его, — произнёс Дамиан. — То, что я от тебя сейчас ощутил, ближе всего к жажде крови. — Лицо его стало серьёзным, почти печальным. — Анита, лучше тебе не знать, на что может толкнуть жажда крови. Лучше не знать.

— Почему сегодня все не так?

Как будто ребёнок спросил, почему это у чудовища под кроватью выросла вторая страшная голова.

— Не знаю. Знаю только, что сегодня я в первый раз, когда ты меня коснулась, ощутил её. Как смутное эхо, но ощутил. А раньше всегда, когда ты касалась меня, Анита, она уходила. — Он сделал движение пальцами, будто гасил свечу. — Угасала. А сегодня…

Он наклонился над моей рукой, и я знала, что он хочет прикоснуться губами к костяшкам пальцев. Один из даров ardeur’а — тот, что ты можешь заглянуть в чужое сердце. Ты видишь, что на самом деле ощущает это сердце. И когда Дамиан коснулся моей руки, я ощутила, что чувствует он. Удовлетворение. Пыл. Тревогу, но она уходила от ощущения его губ у меня на коже. Он хотел, и хотел он меня. Хотел, чтобы я утолила голод его кожи. Голод его тела — даже не столько по оргазму, сколько чтобы обняли его крепко и тесно, как необходимо нам всем прижать наготу свою к чьей-то чужой. Я ощутила его одиночество, и его жажду оказаться — пусть хоть на одну ночь — не одиноким, не изгнанником во тьму. Я ощутила его чувства к этому гробу в подвале. Не его это комната. Ни в каком смысле не его — это лишь место, чтобы каждую ночь приходить туда умирать на рассвете. Сюда он приходит умирать, один, зная, что поднимется, как и умирал — одиноким. Я видела бесконечную череду женщин, на которых он кормился, как страницы в книге — блондинка, брюнетка, одна с татуировкой на шее, темнокожая, бледнокожая, с синими волосами, бесконечная цепь шей и запястий, охочие глаза, вцепившиеся руки, и почти каждую ночь все это на публике, как номер в программе в «Данс макабр». Даже кормление уже не было его личным делом. Даже оно не было особым. Это просто обед, чтобы не умереть, и без всякого подтекста.

В центре его существа находилась огромная пустота.

Я считалась его мастером. Мне полагалось заботиться о нем, а я про эту пустоту не знала. Я не спрашивала, и так была занята тем, чтобы не оказаться связанной с ещё одним мужчиной какой-нибудь метафизической фигнёй, что не заметила, как плохо живётся Дамиану.

— Прости, Дамиан, я…

Я не знаю, что я сказала бы, потому что его пальцы коснулись моих губ, и я уже не могла думать. В них были жар и тяжесть, которых не было прежде.

Глаза его расширились — от удивления, наверное, как и у меня. Или это мои губы дали жар его коже? Оказались такими же горячими и жадными, как его пальцы, как будто палец и губы вдруг стали чем-то большим?

Я провела губами по его руке, мгновенно, лишь мимолётно прижалась ими к твёрдости пальцев, так, что даже поцелуем не назовёшь, но я не кожу пробовала на вкус, не кожи его касалась, а как будто прикоснулась губами к самым интимным его частям. Ощущалось прикосновение твёрдости пальцев, но вкус, но аромат — это было от нижних частей, будто я — собака, ловящая запах места, куда хочет попасть.

Он резко, прерывисто вздохнул, и когда я подняла глаза кверху, чтобы увидеть его лицо, глаза его были обессмыслены, будто я действительно коснулась того, что могла попробовать на вкус. Они горели изумрудным огнём, и как будто линия желания протянулась от моего рта через его пальцы, кисть, руку, грудь, бедра к центру его тела. Он ощущался, живой, плотный, наполненный кровью. Его тепло ощущалось, будто я сомкнула губы на нем. И когда мои губы соскользнули с кончиков его пальцев, настолько меньших, настолько твёрдых у меня во рту, зеленые глаза закатились под лоб, рыжие ресницы затрепетали и опустились. И дыхание его шепнуло только:

— Мастер мой!

Я знала, что он прав, знала, потому что помнила себя по другую сторону такого поцелуя. Жан-Клод умел вталкивать в меня желание, будто поцелуй — это был палец, скользящий вдоль моего тела, к самым нервам, касаясь такого, чего не может коснуться ни палец, ни рука. Впервые я была с другой стороны этого прикосновения, ощутила то, что годами ощущал Жан-Клод. Он знал мои интимные места куда раньше, чем я разрешила ему их коснуться или даже увидеть. Я ощутила то, что чувствовал он, и это было чудесно.

Натэниел тронул меня за руку. Наверное, я совсем забыла про него, забыла обо всем, кроме ощущения прикосновения Дамиана. Но Натэниел коснулся меня, и я почувствовала его тело ладонью, будто струна протянулась от пульса моей руки до его тела линией жара, желания и… силы.

Я ощутила силу, полыхнувшую у меня изо рта и руки в их тела. Это была моя сила, та, что пробудил Жан-Клод своими метками, но все равно моя, мой талант некроманта, который холодным огнём пронизывал тело Дамиана, но там, где он встречался с телом Натэниела, сила менялась, трансформировалась, становилась тёплой и живой. В мгновение ока сила пылала уже и во мне, во всех нас, но то, что я ощущала, было уже не сексом, а болью. Меня зажало между льдом и огнём, холодом, который обжигал, так он был силён, и огнём, который обжигал потому что он — огонь. Будто половина моей крови стала льдом и перестала течь, и я умирала, а другая половина крови текла расплавленным золотом, и моя кожа не могла удержать её. Я таяла, я умирала. Я кричала, и двое мужчин кричали со мною вместе. И крики Натэниела и Дамиана, а не мои, заставили какую-то часть моего сознания приподняться над болью.