Мария Барышева - Дарители

— О таком никогда не думаешь. Может, немного отдохнем? Ходим уже часа три — для Зеленодольска, по-моему, это более чем достаточно. Мы уже исходили его вдоль и поперек. Конечно, если желаешь, можем еще прогуляться в Волжск — до него отсюда полчаса бодрой ходьбы.

— Вит, не ворчи! Сколько взаперти сидели, наконец-то погулять вышли — не по магазинам, а просто… Я хотела посмотреть город…

— Лично я уже обсмотрелась! — Вита сунула руки поглубже в карманы плаща и потерла подбородком плечо. Наташа покосилась на нее и слегка улыбнулась.

— Сколько мы ходим, ты все время озираешься.

— Странно, что ты этого не делаешь.

— Что толку — я все равно не смогу никого увидеть. Все замечать — это больше по твоей части.

— Да уж, от вас, творческих людей, никакого проку кроме творчества. И все же давай ненадолго остановимся. Я сегодня не очень хорошо себя чувствую.

Наташа резко остановилась.

— Что ж ты сразу не сказала?! Пойдем домой!

— Да нет, — Вита беззаботно отмахнулась. — Ерунда! Просто простуда — как ко мне в Волжанске прилипла, так до сих пор и не отцепляется. Голова слегка побежала. Сейчас посижу где-нибудь, и все пройдет.

— В таком случае, может нам пойти в ближайший парк и…

— В ближайший?! — Вита усмехнулась. — В этом городе всего два парка. Смотри, вон там под липами несколько скамеек — по-моему, вполне подойдет. И пиво в твоем пакете… наверное, нести его домой совсем не обязательно, а? — она едва заметно поежилась. Наташа впервые за целый день внимательно посмотрела на подругу и встревожилась по-настоящему — лицо Виты было очень бледным, черты стали резкими и острыми, отчего глаза, блестевшие странным нездоровым блеском и напрочь утратившие все оттенки синего, казались огромными, в подглазьях залегли глубокие голубоватые тени, которые не скрывала тщательно наложенная пудра, и даже губы сквозь яркую влажную помаду виделись тонкими, блеклыми и ссохшимися.

— Слушай, да у тебя, по-моему, температура!..

— Комнатная! Давай придем уже! — буркнула Вита с легким раздражением. Наташа растерянно пожала плечами, подумав, что если та заболеет по-настоящему, это будет катастрофа. В болезнях она ничего не понимала, кроме того, если их вдруг все же найдут — с больным далеко не убежишь. Она тут же высказала все это Вите, на что та сердито заметила, что прекрасно разбирается в собственном самочувствии и, будучи действительно больной, не пошла бы шататься по городу.

— Дома, в моей сумке полно лекарств, — добавила она, упредив Наташин вопрос о местонахождении хотя бы одной зеленодольской аптеки — за все свои выходы из дома Наташа ни разу не обратила на это внимания. — Некий господин доктор по своей докторской щедрости отсыпал мне столько фармацевтики, что я сама могу аптеку открыть!

Они свернули с тротуара под сень огромных развесистых лип и неторопливо подошли к двум скамейкам, стоявшим друг напротив друга. Одна была пуста, на другой сидел какой-то мужчина средних лет, развернув шелестящую под легким ветерком газету. Вита внимательно и подозрительно оглядела его, читающий в ответ скучно глянул на девушек поверх газеты и, судя по всему, решил, что статья заслуживает большего внимания, потому что тут же снова углубился в чтение.

— Это ведь не Схимник, верно? — шепнула Наташа Вите с фальшивым смешком, но та посмотрела на нее без улыбки.

— Разве что если он уменьшился в росте и заимел лысину, впрочем, я от него всего могу ожидать, — она еще раз посмотрела на сидящего, потом с усмешкой принялась наблюдать, как Наташа, вытащив пиво, безуспешно пытается открыть его о скамейку. Бутылка упорно соскальзывала, и на асфальт щедро летели зеленые щепки.

— Дай сюда, пока не разбила! — наконец сказала Вита, всласть налюбовавшись, и отобрала у Наташи пиво. — Пять лет торговать алкоголем и не научиться его открывать!

— Обычно я это делаю открывашкой, как всякий цивилизованный человек! — сердито заметила Наташа.

— Уважаю, но всегда нужно уметь адаптироваться к обстоятельствам, — Вита сделала два быстрых движения ладонью, и крышки одна за другой со звоном полетели в сторону, спугнув стайку воробьев. Она протянула одну из бутылок Наташе, и та, поспешно сняв губами вспухший из горлышка холмик пены, вдруг рассмеялась.

— Как у тебя это получается?!

— Что, открывать пиво?

— Нет. Просто… странно, мы ведь с тобой одного возраста, я даже немного старше тебя, но рядом с тобой чувствую себя ребенком в обществе взрослой всезнающей тети, которой обязательно надо слушаться. А вот… как сейчас, ты кажешься совсем девчонкой, почти школьницей — ты как-то вся меняешься, по-настоящему, ну… мне сложно объяснить. Словно два разных человека — даже по внешности.

— Внешность определяется состоянием души, — заметила Вита скучным преподавательским тоном, — и настоящая старость есть старость души, а не старость тела. Кроме того, — она подмигнула Наташе, — я ведь лиса, и душа у меня гибкая, можно сказать, ртутная. Схимник в одну из наших теплых встреч назвал меня хамелеоном. В принципе, он прав.

Она закурила и, отвернувшись, начала рассеянно смотреть на проезжающие неподалеку машины. В голове у нее шумело и постукивало, губы пересохли, и Вита сделала несколько глотков пива, но оно было теплым и казалось несвежим — стало только хуже, и бутылку она отставила под скамейку, а вскоре и сигарету выбросила, не докурив даже до половины. Хотя по улице летал прохладный апрельский ветерок, воздух, проникавший в легкие, был сухим, горячим и каким-то горьким. Вита подумала: не пойти ли и вправду домой, но, чуть шевельнув ногами, поняла, что не сможет даже встать. Ничего, немного посидит и все пройдет. Она откинулась на спинку скамейки, чуть прикрыв глаза. Окружающий мир качнулся и отступил куда-то вглубь, подернувшись легким ватным туманом, став приглушенным и тусклым. Вита не услышала, как Наташа встревоженно что-то ее спросила и резко замолчала, не доведя фразу до конца. Не услышала она и другого звука, появившегося сразу же, как затих Наташин голос, — легкого, едва различимого постукивания ногтей о дерево, словно Наташа пыталась вспомнить какую-то давно забытую мелодию. Но если бы Вита в этот момент посмотрела в ее сторону, она бы мгновенно пришла в себя: Наташа сидела, напрягшись и чуть подавшись вперед, а пальцы ее правой руки, охваченные мелкой дрожью, подпрыгивали на зеленых досках в беспорядочном танце. Глаза блестели от злых, с трудом сдерживаемых слез, а губы противоречили им, упорно стараясь расползтись в хитрой и довольной ухмылке. Пальцы левой руки так сдавили горлышко бутылки, что побелели костяшки, и бутылка казалась вросшей в руку.