Моррис Уэст - Адвокат дьявола

– Что с тобой? В чем дело?

Резкий отклик Блэка не возымел действия. Паоло Сандуцци продолжал трястись, беззвучно шевеля губами. Художник подошел, вкатил ему две оплеухи. Юноша закричал от боли, сел на землю и разрыдался, закрыв лицо руками. Блэк присел рядом, пытаясь успокоить его. Наконец, он повторил вопрос:

– Что случилось? Чего ты испугался?

– Картина! – едва слышно выдохнул Паоло.

– При чем тут картина?

– Это дерево моего отца.

Тут изумился уже художник:

– О чем ты?

– Так они убили отца. На этом самом дереве. Привязали его, как на кресте, а затем расстреляли.

– О боже! – покачал головой Блэк. – Святые ангелы, ну и история. Чертовски забавная история.

И он засмеялся, а юноша, подавленный, испуганный, попятился от него, подхватив лежащие у ног брюки и сандалии.

Тем же днем Альдо Мейер восстановил потерянное было уважение жителей Джимелло Миноре.

У кузнеца Мартино во время работы случился удар. Он упал на горн и сильно обжег грудь и лицо. Его отнесли в дом доктора, и теперь Мейер с помощью Нины Сандуцци обрабатывал раны. Жена Мартино жалась в углу, а крестьяне толпились у дома, обсуждая подробности случившегося.

Завернутого в одеяла кузнеца уложили на стол в кухне Мейера. Половину его тела парализовало: нога и рука были обездвижены, лицо перекосило набок в гримасе удивления и страха. Глаз он не открывал, дышал тяжело. Когда доктор начал обрабатывать ожоги на щеке, с губ кузнеца сорвался глухой, сдавленный крик. Развернули одеяла, и Мейер присвистнул, увидев, сколь глубоки и обширны ожоги на теле. Бесстрастная Нина Сандуцци стояла рядом, держа котелок с горячей водой и тампоны. Когда жена Мартино подалась к столу, Нина поставила котелок и отвела ее обратно в угол, затем вернулась к Мейеру и, как заправская медсестра, помогла ему очистить пораженные участки от обуглившейся ткани и смазать их мазью.

Покончив с перевязкой, Мейер вновь прослушал сердце кузнеца, сосчитал пульс, укрыл его одеялом и повернулся к плачущей в углу женщине:

– На пару часов оставьте его здесь. Потом можете забрать домой.

– Он не умрет, доктор? – всхлипывая, спросила она. – Вы не дадите ему умереть?

– Он силен, как бык, – спокойно ответил Мейер. – Он не умрет.

Женщина схватила его руки, начала целовать их, призывая всех святых благословить доктора. Мейер резко отстранился:

– Теперь иди домой и покорми детей. Я пошлю за тобой, если возникнет необходимость… а потом тебе помогут перенести мужа.

Нина Сандуцци взяла ее под руку и вывела за дверь. Мейер услышал, как Нина объясняет зевакам, что ждать больше нечего и они могут отправляться по своим делам.

– Почему ты обнадежил ее? – спросила Нина, вернувшись. – Он будет жить?

– Конечно, – сухо ответил Мейер, – Но пользы от этого не будет ни ему, ни ей.

– У них шестеро детей.

– Слишком много, – хмыкнул Мейер.

– Но они есть, – стояла на своем Нина. – Кто будет их кормить, раз он не сможет работать?

Мейер пожал плечами:

– Будут получать пособие. От голода не умрут.

– Пособие! – фыркнула Нина. – Дюжина допросов у чиновника и сотня бланков ради килограмма муки. Разве это выход?

– Другого теперь я не знаю, – насупился Мейер. – Раньше я предлагал их десятками, но никто не захотел слушать. Они хотели, чтобы все осталось по-старому. Ну… они получили то, что хотели.

Нина Сандуцци пристально смотрела на него. Ее черные, умные глаза светились жалостью и презрением.

– Ты знаешь, что сделал бы Джакомо, не так ли? Сам пошел бы в кузницу и принялся за работу. Стучался бы в каждый дом, умоляя о помощи или заставляя людей помогать. Поднялся бы на виллу и поговорил с графиней о денежной субсидии и работе для жены Мартино. Выцарапал бы хоть какую-то сумму у отца Ансельмо. Он понимал, что несет с собой такая трагедия. Знал, как пугаются люди. А плач ребенка рвал ему сердце…

– Он был удивительным человеком, твой Джакомо, – нервно ответил Мейер. – Поэтому его и убили. Мартино, как я помню, был среди тех, кто привел приговор в исполнение.

– А ты подписал бумагу, в которой говорилось, что он расстрелян по законному приговору, вынесенному судом, – беззлобно напомнила ему Нина. – Но никто из вас не назвал истинную причину его смерти.

– Какова же она? – Мейер даже охрип.

– Наверное, она не одна. Их было двадцать. Своя у Мартино, своя – у графини, отца Ансельмо, Баттисты, Лупо, да и тебя тоже, мой милый доктор. Но вы не решались признать их, даже друг перед другом, поэтому нашли одну, устроившую всех – Джакомо, мол, сотрудничал с фашистами и немцами! Вы же были освободителями, глашатаями свободы, несли мир и братство. А Джакомо мог принести только корку хлеба, тарелку супа да поработать за больного хозяина дома.

Ее спокойствие только распалило Мейера:

– В этом и состоит беда Италии. Поэтому мы на пятьдесят лет отстаем от всей Европы. Мы не можем организоваться, не признаем дисциплины. Мы не можем сотрудничать. Нельзя построить лучшую жизнь на горсти муки и кружке святой воды.

– На пулях ее тоже не построишь, доктор. Вы добились того, чего хотели. Вы убили Джакомо. А каков результат? Если Мартино больше не сможет работать, кто будет кормить его жену и шестерых детей?

Ответа у Мейера не нашлось, он повернулся и, пристыженный, вышел в жаркий, залитый лучами солнца сад. Минуту спустя Нина присоединилась к нему и положила руку ему на плечо:

– Ты думаешь, я ненавижу тебя, доктор? Нет. И Джакомо не испытывал к тебе ненависти. Перед смертью он пришел, чтобы повидаться со мной. Он знал, что его ждет. Знал о твоем участии. Тебя, наверное, интересует, что он мне сказал? «Он – хороший человек. Нина. Он пытался многое изменить, но он несчастен, потому что так и не понял, что значит, любить и быть любимым. Он хочет организовывать и реформировать, но не видит, что без любви все обращается в прах. Я счастлив, потому что мне удалось встретить тебя в начале пути и ты научила меня и тому, и другому. А доктор слишком долго был один. Когда я умру, иди к нему и он будет добр к тебе. Если придет время, когда ты поймешь, что тебе необходим мужчина, останови свой выбор на нем, он поможет и тебе, и мальчику». Джакомо написал тебе письмо и положил среди своих бумаг. И попросил передать после его смерти.

Мейер круто обернулся:

– Письмо! Где оно, женщина? Бога ради, дай его мне!

Нина Сандуцци в отчаянии всплеснула руками:

– Все его бумаги лежали в ящике комода. Когда Паоло был маленьким, он добрался до них и начал ими играть. Какие-то помял, другие порвал. Собрав их вновь, я уже не могла отличить, что кому адресовано… – Нина покраснела. – Я… я так и не научилась читать.