Стивен Кинг - Плющ

— Тебе придется оплатить мне стоимость бумажных кукол, Роджер.

— Этой возможностью я готов воспользоваться.

Я задумался. В тот день я начал убирать вещи со своего рабочего стола, но особо далеко не продвинулся. Если перефразировать По,[90] кто бы мог подумать, что на столе[91] скопилось столько хлама? А может, дело во мне, и та острота насчет того, что я не способен завязать собственные шнурки, не так далека от истины. Я вытащил две пустые картонные коробки из комнаты Ридли (которая в последнее время пахнет странно, как свежая марихуана, нет, я не видел ее) и только уставился на них, переводя взгляд с одной на другую. Возможно, будь у меня больше времени, я бы справился с такой элементарной задачей и навел бы порядок в своей старой жизни перед тем, как начать совершенно новую. Просто я почувствовал себя очень тоскливо.

— Допустим, мы отложим увольнение до конца месяца, — сказал я. — Тебе станет от этого легче?

Он улыбнулся.

— Не совсем то, на что я надеялся, — произнес он, — но и не то, чего я боялся. Хорошо. А теперь, думается мне, нам лучше сделать заказ, пока мы еще сохраняем вертикальное положение.

Мы заказали бифштексы и съели их, но к тому моменту мой рот онемел и потерял чувствительность. Думаю, мы должны были быть благодарны судьбе за то, что на нас не пришлось испытывать метод Геймлиха.[92]

Когда мы уходили из ресторана, держась друг за друга и в сопровождении обеспокоенного метрдотеля (который, несомненно, мечтал поскорее нас выставить, прежде чем мы разобьем что-нибудь), Роджер сказал мне:

— Еще я узнал на этих лекциях по психологии, что…

— Как, говоришь, называлась дисциплина? «Психология разбитых сердец»?

Мы вышли на улицу, и ветер уносил его болтовню в морозном воздухе.

— «Психология человеческого стресса», но твой вариант мне нравится больше. — Роджер энергично замахал рукой, останавливая такси, водитель которого скоро пожалел, что подобрал нас, — Также нам сказали, что полезно вести дневник.

— Черт, — выругался я. — Последний раз я вел дневник, когда мне было 11.

— Ну, черт возьми, — произнес он, — поищи его, Джон. Может, он где-то там завалялся.

И он снова пустился в разглагольствования, которые были прерваны только тогда, когда он вдруг наклонился вперед, и его стошнило на собственные ботинки.

Эту процедуру он повторил еще дважды, пока мы добирались до его дома, находящегося на пересечении 20-й и Парк Авеню Саут. Он вытягивался из окна, насколько было возможно (а возможно было не слишком далеко, так как это был один из тех «Плимутов[93]», у которого задние окна опускались лишь наполовину и на котором был мрачный небольшой желто-черный знак с надписью «Не давить на окно!»), его просто сташнивало в воздушный поток, а затем он откидывался на сиденье автомобиля с беззаботным выражением на лице. Наш таксист, судя по акценту, нигериец или сомалиец, был шокирован. Он остановился у обочины и велел нам выйти из машины. Я был готов это сделать, но Роджер и не собирался.

— Дружище, — сказал он, — я бы вышел, если бы был в состоянии ходить. А поскольку я не в состоянии, следовательно, довезите нас.

— Выходи с такаси, насяльника.

— Я был вежлив и блевал за пределами машины, — молвил Роджер с беспечным и приятным выражением лица. — Это было непросто, но я справился. У меня есть подозрение, что через несколько секунд меня стошнит снова. И если вы нас не довезете, меня вырвет на вашу пепельницу.

Когда мы приехали к дому Роджера, я помог ему добраться до вестибюля и не уходил, пока он не поднялся на лифте с ключами от квартиры в руке. Затем нетвердой походкой я направился к такси.

— Бери другой такаси, насяльника, — сказал таксист. — Заплати и бери другой. Я не буду везти тебе.

— Мне только до Сохо, — сказал я. — И я дам до чёрта чаевых. Меня не тошнит.

Хотя, боюсь, я немного солгал.

Он довез меня, и когда на следующий день я заглянул в бумажник, то понял, что действительно дал ему до чёрта чаевых. Мне удалось подняться по лестнице до того, как меня стошнило. Хотя тошнило меня довольно долго.

На следующий день я не пошел на работу; у меня хватило сил только на то, чтобы подняться с постели. Моя голова словно раздулась до чудовищных размеров. Я позвонил на работу около трех часов, трубку снял Билл Гелб, который сообщил мне, что Роджер там тоже не появлялся.

С того времени было пролито много слез и прошло немало бессонных ночей, но возможно, Роджер был недалек от истины: единственное место, где я чувствую себя более менее нормально, — это «Зенит Хаус», на девятом этаже здания на улице Парк Авеню Саут, 490. Последние два дня Ридли приходилось буквально выгонять меня и выметать вместе с мусором. Возможно, что-то есть в этой старой, как мир, бредятине — «ушел с головой в работу». Даже идея с этим дневником оказалась неплохой… хотя, может, я просто утешаю себя после собственного полного провала в написании новеллы.

Может быть, я останусь в «Зените», в конце концов. Вперед и с песней, как говорится… если только не с лебединой песней. Боже, я до сих пор не могу осознать, что она ушла от меня.

И я все еще не потерял надежду на то, что она передумает и вернется.

21 марта 1981 года

Кому: Г-ну Джону «Засранцу» Кентону

Издательство «Зенит Хаус», гнойное место

Дерьмовое Авеню Саут, дом 490

Город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 10017

Уважаемый засранец,

Ты решил, что я забыл про тебя? Мои планы по отмщению идут полным ходом, независимо от ТОГО! что происходит со мной! Ты и все твои гнойные приятели скоро почувствуете на себе ГНЕВ! КАРЛОСА!!

Я вызвал силы преисподней.

Карлос Детвейлер

В пути, США

P. S. Учуял что-то «зеленое»,[94] господин Засранец Кентон?

22 марта 1981 года

Сегодня получил письмо от Карлоса. Хохотал до истерики. Примчался Херб Портер с вопросом, умираю я или что со мной происходит. Я показал ему письмо. Он прочитал и только нахмурился. Спросил меня, над чем я смеялся и не воспринимаю ли я Детвейлера всерьез?

— О, я воспринимаю его всерьез… в некоторой степени, — сказал я.

— Так какого черта ты гогочешь?

— Должно быть, потому что я — скрипучая половица во вселенском здании, — ответил я и затрясся в новом приступе хохота.

Нахмурившись так, что складки на его лице стали еще глубже, Херб положил письмо на край стола и попятился к двери, словно боясь от меня чем-то заразиться: