За тридцать тирских шекелей - Корецкий Данил Аркадьевич

– Ой, какой ужас! – воскликнула Наташа.

– Да, невинная и чистая душа, это действительно ужасно! Ведь подарки и отдых – дело житейское, а на студентке Петраков женился по взаимной любви, и они родили девочку! Только за аморалку и недостойное поведение Виктора Николаевича исключили из партии и уволили из вуза с волчьим билетом. А тот, кого он за руку привел в кандидаты наук, процветает – уже старший преподаватель, скоро получит доцента и прекрасно себя осознает! И никакого разговора о низости натуры вокруг него не идет. И сам себя он не считает негодяем…

– Так за что мы выпьем? – спросила Лена. Она сняла туфельку и поглаживала ступней под брюками ногу Ивана Родионовича, от чего тот испытывал совершенно новые, неизведанные в своей размеренной ученой жизни чувства.

– За относительность жизненных категорий! – Афористов поднял бокал. – Я знаю много уважаемых людей, занимающих солидные должности, обучающих молодежь, часто выступающих на собраниях и зовущих к победе коммунизма… Но при желании какой-нибудь правдоруб или ангажированный журналист – я не вас, Леночка, конечно, имею в виду, – может раскопать про них такое, что хоть за голову хватайся! Идеальных людей нет! Как, впрочем, ни в чем нет идеала! Я могу по памяти допустить неточность, но процитирую древний индийский трактат Хитопадеша: «Женщины обыкновенно доступны дурным людям, царь покровительствует недостойным, богатство достается скупцу…» И действительно – разве погода идеальна? Нет: сегодня жара, завтра мороз, послезавтра снег, а послепослезавтра – дождь… Идеальные места для жизни – где они? Нету! В пустыне Мохаве – плюс пятьдесят, на Южном полюсе – минус пятьдесят. Тут землетрясения, там засухи, подальше наводнения, совсем далеко – цунами, пыльные бури, тайфуны… И чтобы не сойти с ума, надо по другому смотреть на вещи и выбирать более мягкие и оптимистические оценки!

Они встретились глазами, и Трофимов увидел в них искорки. Не те, которые употребляются литераторами в метафорическом смысле, как проявление веселья или лукавства, а самые настоящие, огненные искры, словно внутри у него горел костер, стреляющий крапинками пламени…

«Да, это стопроцентный «носитель»! – подумал он. – И как ловко призывает терпимо относиться к мерзостям!»

– …Пьем за это, дорогой Иван Родионович? – веселый голос прорвался в затуманенное коньяком и размышлениями сознание.

– Конечно, Сергей Ильич! – отозвался Трофимов, понимая, что вступать сейчас в спор не время и не место.

Они выпили, и очередной графинчик коньяка опустел.

– Уже поздно, нам пора домой! – произнесла Лена и положила руку на плечо своему спутнику. – Вы меня проводите, Иван Родионович?

– Конечно! – с готовностью отозвался Трофимов, хотя в глубине души надсадно зудело беспокойство: уже двенадцать ночи, он никогда так не задерживался, тем более без предупреждения… Ну, ничего, проводит, и сразу домой! Сразу, сразу!

– Я вас довезу, у меня машина у входа! – торжественно объявил Афористов.

«Ну, тем более, – с облегчением подумал Иван Родионович. – Это ускорит мое возвращение!»

– А вдруг гаишники остановят? – все-таки остерег он профессора.

Наташа прыснула и глянула на него, как на полного дурака. Афористов тронул ее за руку и укоризненно сдвинул брови.

– Сотрудники госавтоинспекции очень сочувственно и внимательно относятся к представителям науки, – мягко объяснил он Ивану. – Они понимают сложность и важность нашей работы и всегда готовы прийти на помощь. Но сегодня они нам не встретятся.

Его слова сбылись полностью. Они совершенно беспрепятственно и с большим комфортом домчались до Лениного дома. Черная «Волга» с острым запахом новизны от кожаных сидений, летела быстро и плавно, как птица.

– Я салон переделал, двигатель помощней поставил, – небрежно пояснил Афористов, который вел машину левой рукой, а правой обнимал Наташу. – Так что ездить можно…

До Трофимова эти слова доходили, словно сквозь вату. Сладкую сахарную вату. Лена устроила на заднем кожаном сиденье такой дивертисмент, в котором он никогда ранее не участвовал, только видел один раз по закрытому каналу в парижской гостинице. Даже еще более бурный и неистовый. Может, так казалось оттого, что на этот раз у него был задействован не только канал визуального восприятия, но весь спектр ощущений: и осязание, и обоняние, и вкус, и слух… Девушка превратилась в Лакшми – многорукую индийскую богиню любви, которая обвилась вокруг него: ее руки одномоментно ласкали множество самых чувствительных мест неизбалованного трофимовского тела, а иногда было даже трудно разобрать – где ее руки, а где ноги…

Трофимов одновременно ощущал вкус коньяка на ее остром язычке и чувствовал его у себя в ухе вместе с возбуждающим нежным шепотом, от которого поднимались даже волосинки на спине, не говоря уже о верном дружке, никогда не попадавшем в такой оборот, но скорей жалевшем об упущенных возможностях, чем выражавшем недовольство новыми ощущениями… Иван одновременно вдыхал аромат тонких духов и естественные запахи тела, так ценимые опытными дон-жуанами: легкое благоухание девичьего пота, пробивающееся сквозь дезодорант и даже нежно украшающий его грубую тональность; притягательный мускусный душок, растворенный специальными благовониями, но справившийся с ними и рвущийся наружу… У Ивана оказалось тоже много рук, они гладили какие-то округлости, ныряли в какие-то складки, щелки, отверстия, преодолевали какие-то препятствия, срывали какие-то тонкие, почти воздушные завесы…

– Эй, ребята, вы там не заснули?! – подала голос отличница с переднего сиденья. – Нам тоже хочется поскорей добраться до постельки!

– Наташенька, будь деликатней! – доброжелательно прогудел Афористов.

Трофимов пришел в себя. «Волга» стояла у облицованной гранитом пятиэтажки сталинской постройки.

– Приехали, выходим! – сказала Лена. – Сейчас, только туфли надену. Смотри, не забудь мои вещи…

– Какие?

– Вот какие! – она что-то сунула ему в руки. Уже в свете фонаря над подъездом он рассмотрел, что это: красный кружевной лифчик, узенькие красные трусики и колготки.

«Волга», посигналив, уехала.

– Как ты все это сняла? – удивился Иван.

– Я?! Ну, ты даешь, доцент! Лучше застегни брюки! И мне платье тоже… Пойдем, нам на второй этаж!

«У двери прощаюсь и ухожу, прощаюсь и ухожу», – как заклинание мысленно повторял Иван.

Квартира Лены выглядела гораздо респектабельней, чем можно было ожидать от жилища корреспондентки «Вечернего Ленинграда»: не коммуналка, не «гостинка» и не «хрущевка» – просторная двухкомнатка, с высокими потолками и большими окнами, к тому же обставленная массивной старой мебелью из сороковых годов.

Справа располагался черный кожаный диван с валиками, сняв которые можно спать, вытянувшись во весь рост, с высокой спинкой, на полочке которой стояли знаменитые семь фарфоровых слоников, приносящих счастье, и с десятком маленьких, расшитых кошачьими мордочками, красных атласных подушечек. Над ним всю стену занимала картина «Мишки в лесу» в золотой раме, рядом стоял прямоугольный стол с толстой раздвигающейся столешницей, покрытый тяжелой плюшевой скатертью вишневого цвета с кистями. На эту скатерть Трофимов и вывалил вещи, которые держал в руках. Белье Лены гармонировало со скатертью, и он подумал, что художник мог бы нарисовать оригинальный натюрморт. Стулья с высокими спинками вокруг стола напоминали троны, в углу стояло большое кресло, накрытое ковриком, с потолка свисал похожий на глубокий зонт красный абажур с бахромой. Тусклое красноватое освещение придавало обстановке интимность будуара.

– Не удивляйся, это съемная хатка, – сказала Лена, словно прочтя мысли гостя.

– Однако, аренда равна цене однушки на Петроградке…

Лена улыбнулась.

– Думаю, у отличницы Сергея Ильича жилье не хуже!

«Прощаюсь и ухожу, прощаюсь и ухожу» – Трофимов тяжело повалился на диван. Сил идти куда-то у него не было. Да и желания тоже, тем более что его почуявший богатое угощение дружок имел вполне определенные и далеко идущие планы. Иван закрыл глаза и почувствовал, что комната тут же закрутилась вокруг! Он поспешно вынырнул из темноты и, уставившись в стол, остановил вращение.