Монах. Анаконда. Венецианский убийца - Мэтью Грегори Льюис

– Разбуди остальных, милая, – попросил он. – Мне нужно срочно с ними переговорить.

Синтия заколебалась.

– Ступай же! – приказал он свирепо.

Синтия молча вышла, но на пороге приостановилась и погрозила ему пальцем.

Абеллино стремительно ходил взад-вперед по комнате, склонив голову и сложив руки на груди.

– Первый шаг сделан, – сказал он самому себе. – На свете стало одним моральным уродом меньше. Убив его, я не совершил греха, а лишь исполнил священный долг. Помоги мне, о Великий и Милостивый, ибо задача моя нелегка. Но если я преуспею в ее решении и наградой моим трудам станет Розабелла… Розабелла? Да неужто племянница дожа снизойдет до изгоя Абеллино? Нет, я безумец, что питаю такие надежды: им не суждено сбыться! Ах, никто и никогда не испытывал подобного трепета! Потерять голову с первого взгляда… но лишь одна Розабелла способна заворожить с первого взгляда… Розабелла и Валерия? Завоевать любовь двух таких женщин – хотя добиться этого и невозможно, но сама по себе попытка покроет меня славой. Да и столь дивные иллюзии способны хотя бы на миг подарить мне счастье, а убогому Абеллино, увы, нужно много иллюзий! Да уж, когда бы мир проведал о том, что я готов совершить, он проникся бы ко мне одновременно и любовью и жалостью.

Вернулась Синтия, следом за ней вошли четверо браво – они зевали, ворчали и явно не до конца проснулись.

– Ну-ну, гоните сон, друзья, – обратился к ним Абеллино. – Прежде чем я заговорю, убедитесь, что бодрствуете, ибо поведаю я вам сейчас вещи столь странные, что вы запросто сможете принять их за сон.

Браво слушали со смесью нетерпения и безразличия.

– Ну так и что? – осведомился, потягиваясь, Томазо.

– А то, что наш честный, мужественный, добродушный Матео убит – ни больше ни меньше!

– Как убит? – воскликнули все хором и с ужасом воззрились на браво, принесшего столь нежеланную весть; Синтия громко вскрикнула и, заламывая руки, почти без чувств осела в кресло.

Некоторое время стояла тишина.

– Убит! – повторил наконец Томазо. – И кем?

Балуццо. И где?

Пьетрино. Как? Нынче днем?

Абеллино. В садах Долабелла – его нашли истекающим кровью у ног племянницы дожа. А кто его сразил – она сама или один из ее поклонников, я не знаю.

Синтия (всхлипывая). Бедный наш милый Матео.

Абеллино. Завтра, примерно в это же время, вы увидите его тело на виселице.

Пьетрино. Как? Неужели кто-то его признал?

Абеллино. Вот именно! И уж вы мне поверьте, в роде его занятий тоже никто не сомневается.

Синтия. Виселица! Бедный наш милый Матео!

Томазо. Ловко сработано.

Балуццо. Будь проклят его убийца! И кто мог предвидеть подобное несчастье?

Абеллино. Да что такое? Вы правда объяты горем?

Струцца. Я не могу прийти в себя, оглушен внезапностью утраты.

Абеллино. Вот как? А я, клянусь жизнью, услышал эти новости и разразился хохотом. «Синьор Матео, – сказал я, – да возрадуется Создатель твоему благополучному прибытию».

Томазо. Что?

Струцца. Ты разразился хохотом? Убей меня, но я не вижу, что тут смешного.

Абеллино. Только не говори мне, что сам ты не боишься того, что с такой готовностью причиняешь другим. Какова твоя цель? Какая награда может стать итогом наших трудов? Только виселица или камень в висок! Какую память о своих деяниях оставим мы по себе? Только наши скелеты, пляшущие на ветру, опутанные звенящими цепями! Те, кто решил сыграть роль браво на сцене великого театра жизни, не должен бояться смерти, от чьей бы руки она ни наступила – лекаря или палача. Ну же, товарищи, соберитесь с духом!

Томазо. Легко сказать, только вот мне не по силам.

Пьетрино. Господи твоя воля, у меня зубы так и стучат.

Балуццо. Прошу тебя, Абеллино, сдержись на минуту-другую – веселье в такой миг повергает в ужас.

Синтия. Ах боже мой! Боже! Бедный мертвый Матео!

Абеллино. Ну и ну! Да что ж это такое! Синтия, жизнь моя, и не стыдно тебе так ребячиться? Право же, давай возобновим тот разговор, что я прервал, послав тебя разбудить этих почтенных синьоров. Ну, садись поближе, прелесть моя, награди меня поцелуем.

Синтия. Оставь меня, чудовище!

Абеллино. Как, красотка моя, ты передумала? Ладно, но, ежели тебе вдруг захочется любви, я, при всем желании, не смогу ответить тебе взаимностью.

Балуццо. Тысяча чертей, Абеллино, время ли сейчас нести чепуху? Оставь все эти глупости для более подходящего случая, давайте думать, что нам делать дальше.

Пьетрино. Да, сейчас не время говорить о пустяках.

Струцца. Скажи нам, Абеллино, ибо ты человек умный: как нам лучше поступить?

Абеллино (поразмыслив). Можно не делать ничего, а можно сделать очень многое. Осталось решить, какой из двух путей избрать. Либо мы останемся где есть и кем есть, будем и далее убивать честных людей ради очередного мошенника, посулившего нам золото и похвалу, – и приуготовимся к тому, что рано или поздно нас повесят, колесуют, сошлют на галеры, сожгут заживо, распнут или обезглавят – уж как там захочется верховным властям. Или…

Томазо. Или? Ну так?

Абеллино. Или нам следует поделить уже имеющуюся у нас добычу, покинуть пределы Республики, начать новую, лучшую жизнь и попытаться вымолить прощение у Небес. Денег у нас достаточно, нам нет нужды задаваться вопросом о хлебе насущном. Можете либо купить себе земельный надел в чужой земле, либо завести остерию[120], либо податься в коммерцию, либо заняться ремеслом – короче говоря, найти себе занятие по душе, оставив профессию наемного убийцы. После этого мы сможем выбрать себе жен из числа пригожих девиц собственного сословия, стать счастливыми отцами сыновей и дочерей, есть и пить в мире и неприкосновенности – и честностью нашей будущей жизнью загладить все прегрешения прошлой.

Томазо. Ха-ха-ха!

Абеллино. Как поступите вы, так и я: либо я пойду на виселицу или на колесо вместе с вами, либо стану честным человеком – как вам угодно. Ну, каково будет ваше решение?

Томазо. В жизни не слышал столь дурацких советов.

Пьетрино. Наше решение? Ну, его принять несложно.

Абеллино. А я надеялся, что вы меня послушаете.

Томазо. Что тратить попусту слова? Голосую за то, чтобы и дальше жить по-прежнему, занимаясь тем же ремеслом; оно приносит нам много золота, и мы можем позволять себе всяческие удовольствия.

Пьетрино. Дружище, ты будто прочитал мои мысли.

Томазо. Да, мы браво – но дальше-то что? Мы люди честные, и пусть дьявол заберет того, кто отважится сказать, что это не так.