Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

— Срань господня, — сказал Шон. — Хорош. Серьезно. Мы поняли, ты худший человек на свете. С определенного момента ты просто… ладно, слово «красуешься» тебе не очень подходит, но другого у меня нет.

Самым стыдным было то, что Аттила не ошибался. По крайней мере насчет Риза. Таннер выслушал стольких людей, которые пытались выставить это Божьим замыслом, а потом уходили, вроде как исполнив свой долг, что он уже готов был отправить следующего, кто такое скажет, на встречу с этим их Боженькой. Этим жестоким генетическим инженером, которому позарез нужно было создавать детей, чьи глаза, казалось, фокусировались исключительно на каких-то непостижимых просторах внутри их собственных черепов.

Он ни разу не вставал над кроваткой с подушкой. Но он, бывало, сидел в соседней комнате, думая о том, способен ли на такой поступок и что он принесет за собой — муки или освобождение. Таннер спрашивал себя, что будет бо́льшим проявлением любви и милосердия: позволить Ризу вырасти таким, какой он есть, или отпустить его туда, откуда он пришел.

Ночные сомнения, тревожные сомнения, беспомощные сомнения — вот что это было, и они никогда не задерживались надолго. Но все равно они оставляли Таннера в раздумьях о том, что за эгоистичное чудовище вообще способно на такие мысли.

Теперь он знал. На такие мысли был способен Аттила, и он видел их в других. Потому что, похоже, непрерывно существовал в этом пространстве.

Таннер задавил гнев, чтобы снова обрести дар речи.

— Так сколько времени, говоришь, ты знал Дафну?

— Ну же, старший братец, не выпадай из реальности. Мы ведь это уже обсудили. Четыре месяца. Недолгое знакомство… — Аттила ухмыльнулся и облизал губы. — Но приятное.

— Четыре месяца она знала тебя. Я имею в виду, сколько времени ты знал о ней. Улавливаешь разницу?

Впервые за все это время Аттила пошевелился, на шаг приблизившись к ним, к креслу, которое стояло между ними, словно обозначая границу.

— Разницу я улавливаю. Я значения не улавливаю.

— Может, ты год или больше звонил ей, прежде чем появиться в ее жизни? Раз за разом оставляя одно и то же сообщение?

До сих пор Аттила выглядел так, словно контролировал ситуацию. Так оно и было. Казалось, они не могут сказать или сделать ничего, что застало бы его врасплох. Кроме этого. Этого он не ожидал. Как и Шон, покосившийся на Таннера, будто спрашивая, что еще он скрывает.

— Так значит, ты их слышал. — Теперь рокочущий, как гром, голос Аттилы был ровным и спокойным, лишенным издевки. — И что скажешь?

— Сотни звонков? А то и тысячи? Это похоже на действия одержимого, ведущего очень долгую и больную игру.

Аттила бросил злобный взгляд в пространство между ними, но теперь в нем была какая-то отстраненность. Отстраненность человека, которому больше не интересно тыкать в тебя, чтобы посмотреть, какую это вызовет реакцию. Развлечения закончились. Так волк мог бы смотреть на кого-то, кого ни в жизнь не сочтет себе равным.

Когда Аттила бросился на них, это оказалось полной неожиданностью. Таннер должен был оставаться начеку, но ему и в голову не приходило, что такое возможно. Зачем вообще нападать? Он мог просто позволить им уйти, и они пошли бы своей дорогой, вот и все. К тому же Аттила был один против двоих, а Таннер и Шон были крепкими ребятами. Они могли бы постоять за себя в барной потасовке.

Но это была не барная потасовка.

Это была драка на топорах, а они пришли безоружными.

Так много ошибок.

Ты видишь пару боевых топоров на дальней стене и думаешь: так, мне это не нравится, — а этот огромный мужик ведет себя как еще более огромный мудак и выводит вас из равновесия, решая тем временем, что делать. Но по крайней мере все знают, где висят топоры, и он от них далеко. Он не сможет. Он просто не сможет.

Нет. Ему это и не нужно.

Ты видишь пару топоров на дальней стене — и думаешь, что это все. Ты упускаешь мелкие детали — пустые крепления там, где висела вторая пара. Что он сделал — снял их, прежде чем открыть нижнюю дверь? Спрятал их на том большом, обшарпанном кресле, рядом с которым стоял, дожидаясь этого момента? Неплохой план. Они были меньше, с компактными головками — такие легко укрыть от того, кто видит только спинку кресла.

И вот Аттила бросился на Таннера и Шона, по пути схватив топоры, по одному в каждую руку, и оказался рядом прежде, чем они успели понять, что происходит.

В движение их привели рефлексы. Счет теперь шел на доли секунды. Сначала Аттила нацелился на Таннера, и тот отступил к лестнице. Но у Аттилы были длинные руки и ноги. Он пнул Таннера в живот: ощущение было такое, словно его ударило дерево. Таннер сложился пополам и врезался спиной в стену; пинок выбил из него весь воздух, и он пытался вдохнуть. Каждая бездыханная секунда казалась десятью.

Шон мог убежать, у него было время на то, чтобы спуститься по лестнице, но он этого не сделал. Он бросился на Аттилу пригнувшись — борцовский маневр, — врезался плечом ему в живот и попытался обхватить за колени сзади, чтобы уронить на пол и помешать ему размахивать топорами. Аттила вогнал рукоять в спину Шона и вывернулся из его хватки, не дав уцепиться как следует. Сделав пару неловких шагов, он восстановил равновесие и, вложив инерцию в замах, ударил Шона, когда тот начал подниматься.

Таннер услышал низкий, влажный треск, когда топор врезался в тело Шона чуть выше груди; сюрреалистичный момент — этого ведь не должно было случиться. Таннер должен был нормально дышать, это же так просто, и он не представлял себе, откуда может взяться такой звук; а потом понял — это ключица. Он никогда не слышал, как ее разрубают напополам.

А еще Таннер никогда не видел, чтобы кто-нибудь удерживал свою жертву на месте топором, словно тот превратился в ручку на ее теле. Он никогда не слышал, чтобы Шон кричал так, словно попал в беду. Не слышал такого глухого удара, с каким второй топор обрушился с другой стороны и вонзился в мясо на плече. Он никогда не слышал звука, с которым выдергивают из ран топоры, вырывают их из костей, и мышц, и легких. Никогда не слышал, как сам он задыхается, не в силах больше ничего сделать.

Но что-то подстегнуло его, одолев первобытное стремление съежиться от страха, и заставило сорваться с места, хотя в глазах у него все еще искрили звезды. Одну руку, ему нужно вывести из строя всего лишь одну руку Аттилы. Они еще могут переломить ход схватки. Шон справится. Они оба видели, какие раны способно пережить человеческое тело, потому что жажда жизни сильнее всего. Им было ради чего жить.

Аттила заметил Таннера и не позволил ему ничего сделать. Он выдернул левый топор из груди Шона, подбросил в воздух так, что он перевернулся, ухватил под головкой и размахнулся; в стремительном движении читалось презрение: а вот и нет, старший братец. Твердая деревянная рукоять ударила Таннера в челюсть, обух — за ухом. Таннер очутился на полу прежде, чем осознал, что ноги его подкосились, и не видел уже ничего, кроме алого тумана и неясных звезд, обитавших в пустоте.

А вот слух его продолжал работать, звуки пробивались сквозь охватившее голову пульсирующее онемение; раньше Таннер считал, что ему уже доводилось слышать жуткие вещи, но теперь он мог только лежать и слушать то, что было гораздо, гораздо хуже.

Четвертая фаза

Души чистейшие — те, что из тела исторгнуты силой.

Передать утомленную четырехлетку в гостеприимно распахнутые бабушкины объятия? Сделано.

Оповестить начальство о внезапном пищевом отравлении? Сделано.

Заскочить домой, пока Вал уехал на встречу с клиентом, чтобы переодеться и сменить кроссовки на «вентиляторы» от Merrell Moab, потому что подруга пригрозила мне прогулкой в горах? Сделано.

А потом мы отправились в путь — пара девчонок, которые просто хотят повеселиться. После того как разберемся со всем, что так сильно переебано у нас в головах.