Люси Тейлор - В стене

Так она и росла, очарованная пленница своего волшебного танца. А потом случилось несчастье. Когда ей было пятнадцать, неожиданно налетевший шторм потопил шлюпки Муни и полдюжины других рыбаков. Дед погиб. В своем горе и одиночестве Плюш забыла об осторожности. Она стала беспечной, но от этой беспечности веяло обреченностью. В течение нескольких месяцев она пыталась забыться в объятиях любого парня, который предлагал ей минутное утешение, забеременела от одного из них, после чего мать выгнала ее из дома с таким материнским напутствием: «Моя дочь не родит ублюдка и не будет растить его в моем доме».

Плюш устроилась официанткой в отеле «Браэс» и переехала в маленький каменный коттедж у моря, где через несколько месяцев родила девочку, которую назвала Колин. Дочка стала ее утешением и единственной радостью. Два года Плюш наслаждалась безмятежным покоем и счастьем — до того дня, когда появилась та женщина из Попечительского совета, представлявшая интересы матери Плюш, которая решила добиться опекунства и заявила, что ее дочь не способна растить ребенка по причине умственной неполноценности.

От такой вопиющей несправедливости Плюш впала в истерику и окончательно обезумела. Она бросила работу и снова стала бродить по берегу в одиночестве. Только теперь ей уже не являлись видения — теперь она лишь лихорадочно умоляла Господа, чтобы он оставил ей дочь.

Зимние дни на Оркнеях сумрачны и коротки — зимой темнота никогда полностью не отдает свою власть. Был февраль, Плюш слонялась без дела по холодному берегу, и вот тогда Муни в первый раз вышел из моря, чтобы встретиться с ней. Он был в рабочих штанах и заплатанном свитере и выглядел так, как будто только что встал от камина в гостиной, но его фигура была искрящейся и прозрачной, словно наполненной мутным светом.

— Никому не рассказывай, что ты меня видела. А завтра опять приходи одна, мы с тобой погуляем, — сказал ей Муни. — Держись. Я тебе помогу.

И он погрузился обратно в мерцание моря.

Плюш было так радостно и хорошо, что ей непременно хотелось разделить с кем-нибудь свой восторг. И когда она назавтра пошла на берег, она взяла Колин с собой. Девочка заплакала и вцепилась в руки матери, когда увидела призрачную фигуру старика, который поднялся из сверкающей воды и двинулся к ним навстречу.

Призрак прошел пару шагов и нерешительно остановился. Контуры его полупрозрачного тела истекали, как кровью, молочно-белым светом, который море жадно всасывало в себя, как ребенок, поглощающий сладкую вату.

Старик посмотрел на Плюш и повернулся, чтобы уйти.

— Подожди! Не уходи! — закричала Плюш.

Она бросилась в море, потянув дочь за собой. Девочка жалобно закричала, когда морская волна захлестнула ее и сбила с ног.

Плюш подхватила Колин на руки и потащила ее по воде перед собой. Не осознавая опасности, она заходила все глубже и глубже в море в погоне за призраком деда. Она все еще видела старика, скользившего по свинцовой воде, словно чайка, летящая низко над морем; но он уже почти полностью растворился, слившись с бесцветной линией горизонта.

Стена серой воды обрушилась на нее, холодная едкая соль обожгла горло. Легкие сразу же онемели — ей не хватало дыхания. Хорошо, что поблизости оказались двое рыбаков, которые вышли проверить устричные садки. Они подняли Плюш, подхватили уже бездыханное тельце Колин и отнесли их обеих на берег.

Они, конечно, не видели Муни. Они видели только женщину, боровшуюся с прибоем, которая, судя по всему, хотела утопиться и волочила с собой своего ребенка — лицом вниз по волнам, — о чем они дали подробные показания в суде.

Плюш обвинили в убийстве и попытке самоубийства. Врачей вызвали прямо в зал суда. Суд проходил в Инвернесе. В соответствии с уголовным правом Шотландии Плюш признали душевнобольной и опасной для общества и отправили в Глазго.

Вот так и вышло, что она провела двадцать два года в доме на Каррик-Гленн-роуд, который построили двести лет назад и где в прошлом веке располагался монастырь. В такой атмосфере, угнетенная скукой и чувством вины, Плюш лишилась своих видений — ее единственного убежища. Они рассеялись, как тонкий аромат духов, забитый зловонием падали. Унылый и стерильный Недалекий мир раскрыл свою ненасытную пасть и поглотил Плюш с той же легкостью, с какой холодное Северное море отняло у нее дочь.

Не было больше видений, не было больше волшебной вселенной рун и пленников времени, загнивающей жизни и торжествующей буйной смерти. Осталась лишь отупляющая полужизнь, которую все остальные считали реальностью, и бремя вины. И больше не было ничего…

…до той ночи, когда кот закричал за стеной, и в плотной ткани Недалекого мира открылась крошечная щель.

По утрам обитателей Данлоп-Хауз мягко и ненавязчиво загоняли в общую комнату отдыха, мрачную и грязную залу — единственное место, куда допускали посетителей. Все стены там были в пятнах: какие-то неприятные охристые подтеки, и серые комья спермы, и расплывшееся пятно в форме сердца там, где одна ослепленная любовью шизофреничка нарисовала это самое сердце и написала в нем свое имя и имя своего возлюбленного собственной менструальной кровью.

С той ночи, когда Плюш услышала вопли кота в первый раз, прошло около двух недель. И с тех пор кот вопил каждую ночь. С каждым разом — все громче и громче. Всю ночь напролет. Эти крики пронизывали ее сны и превращали подъем по утрам в настоящую пытку.

— У нас кто-нибудь держит кошку? — спросила Плюш сестру Лорну, пытливо всматриваясь в костлявое лицо няньки, плоское и лоснящееся, как хорошо облизанный леденец. — Мне показалось, что вчера ночью я слышала, как в здании мяукал кот.

Она постаралась, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее и безразличнее, но если ты уже двадцать лет заперт в психушке, все уловки и хитрости как-то сами собой забываются.

Сестра Лорна тут же изобразила жалостливое выражение «ах ты, бедная милая дурочка»:

— Ты же знаешь, что здесь нет животных.

Плюш постаралась изобразить несчастный и одинокий вид:

— Может, мне просто здесь одиноко, вот мне и мерещатся всякие звуки. Я очень скучаю по Джеральдин. Мне можно будет ее навестить?

Сестра Лорна хмыкнула, давая понять, что этот вопрос тяжким грузом ложится на ее хоть и добрую, но задерганную и усталую душу.

— Джеральдин очень больна. Она еще не готова принимать посетителей. И ее лицо… оно от инсульта такое… ну, ты понимаешь. Не такое, как было раньше.

Плюш кивнула, но ее упорство все же запало сестре Лорне в душу. И через несколько дней нянечка проводила ее в палату к Джеральдин в больничном крыле. Джеральдин лежала в кровати: половина ее лица покоилась в мирной дремоте, но другая была перекошена в обезьяноподобной гримасе — она словно застыла в беззвучном вопле.