Дэвид Кейс - Клетка

Минувшим вечером мне показалось, что после ужина моя жена начала нервничать. Мы были в гостиной. Она посматривала то на часы, то на меня. Мне не нравилось, что она смотрит на меня искоса, не поворачивая головы. Я, конечно, не могу ни в чем винить ее и потому старался этого не замечать. Меня страшила сама мысль, что скоро мне нужно будет спуститься вниз, и мне хотелось оттянуть этот момент насколько это возможно.

Было еще совсем непоздно, и небо освещалось заходящими лучами солнца. Я сидел возле окна и потому знал, когда настанет то время. Я пытался сделать вид, будто погружен в чтение вечерней газеты, но при этом слишком нервничал, чтобы сосредоточиться на мелькающих строчках. Перед глазами у меня все сливалось, но не думаю, чтобы это был симптом. В комнате горели все лампы, и я всячески старался сделать так, чтобы Хелен не видела, что я смотрю в окно.

Мне не хотелось, чтобы она еще больше разнервничалась, бедняжка. И вместе с тем помню, что я испытал какое-то удовольствие, когда заметил страх в ее глазах. Думаю, это было почти сексуальное удовольствие. Не знаю. Наверное, это было одним из первых проявлений моей болезни, а может, это нормальная мужская реакция. Впрочем, не могу сказать, потому что я не такой, как другие мужчины. И тем не менее, ощутив и распознав это чувство, я испытал острое отвращение к самому себе. Меж тем ничего еще не началось.

Самое скверное в это время — предощущение перемены. Сидеть в этой уютной, ярко освещенной гостиной, обставленной кожаными креслами, смотреть на пол, покрытый новым ковром, и в то же время знать, что произойдет примерно через час… Произойдет… Это так нелепо! Вести почти все время нормальную жизнь и пытаться делать вид, что она нормальная, — вот что делало происходящие потом изменения еще более ужасными. Я начинал едва ли не ненавидеть себя, хотя отлично понимал, что это болезнь и вины моей тут нет. Да пожалуй, тут ничьей вины нет, хотя, может, и есть вина какого-нибудь далекого предка, но уж этого я не знаю. Но я точно не виноват. Если бы тут была хотя бы толика моей вины, я, полагаю, покончил бы с собой…

Я продолжал тайком посматривать на зеркало в золоченой раме, ожидая увидеть какой-нибудь знак, хотя и знал, что еще слишком рано. Тут два варианта — либо слишком рано, либо слишком поздно. Даже если бы я мог контролировать себя на первых стадиях, для моей жены это было бы просто ужасно. Если бы я посмотрел в это нормальное зеркало в золоченой раме и на самом деле увидел бы…

Именно потому здесь и нет зеркала.

В девять часов я поднялся. Небо за окном темнело. На окне висели занавески с кружевной каймой. Жена быстро взглянула на меня и тотчас отвернулась. Я аккуратно сложил газету и положил ее на стул. Я вел себя вполне нормально, во всяком случае спокойно.

— Что ж, пора, — сказал я.

— Да, кажется, пора, — откликнулась она, и я почувствовал, как она изо всех сил старается сделать усилие, чтобы в ее голосе не прозвучало облегчения.

Мы вышли в коридор и стали спускаться по ступенькам в подвал. Моя жена шла первой. Ступеньки старые, деревянные, с одной стороны — холодная, сырая на ощупь стена, с другой — перила. Дом старый, и если за лестницами в доме я следил, то подвал оставался мрачным и заброшенным. В светлое время я не могу заставить себя спуститься туда. Да при нынешних обстоятельствах оно и понятно. И в общем-то, вполне естественно, что здесь сыро и неуютно. Во всяком случае в последнюю минуту не так сильно ощущается происходящее.

Ступеньки стонали у нас под ногами. Неподвижный воздух, казалось, поднимается по ступенькам нам навстречу, и неожиданно у меня закружилась голова. Ища поддержки, я оперся рукой о заплесневелую стену и тут же поскользнулся. Чтобы не упасть, я ухватился за перила. Мне удалось удержаться, но одна нога с грохотом съехала на следующую ступеньку. Услышав шум, жена обернулась. На ее лице был написан ужас, глаза и рот широко открыты. Она не сразу смогла справиться с этим выражением. Мне не часто приходилось видеть столько ужаса и страха в ее лице. Разумеется, всякий раз у нее находилась какая-нибудь причина, хотя на самом деле причины, разумеется, не было. Ей отлично известно, что я никогда не причиню ей вреда. И тем не менее я не могу винить ее в том, что она испытывает страх. Мне было больно, что она так боится. Меньше всего на свете я хотел внушать страх той, которую люблю. Но потом бледная маска ужаса исчезла с лица жены и она улыбнулась, слегка прикусив губу. Думаю, ей сделалось стыдно оттого, что она обнаружила свой страх. Я улыбнулся ей в ответ и тут понял, что оставил на улыбку лишь самую последнюю минуту. Губы мне не повиновались, а зубы — я это чувствовал — были уже слишком большие. Я знал, что больше не могу себя контролировать.

Клетка находилась в дальнем конце подвального этажа. Я первым подошел к двери и открыл ее. Жена отступила, я вошел внутрь и, посмотрев на нее из-за двери, снова улыбнулся. Ее лицо было очень бледным, оно буквально светилось в темном подвале. Она двинулась в мою сторону, и казалось, будто ее лицо плывет в воздухе, оторвавшись от тела. Особенно белоснежной была шея, на которой проступали вены. Я отвернулся, чтобы не видеть их. Она приложила все усилия, чтобы я заметил, что она с сожалением закрывает дверь. По-моему, ей это удалось. Потом дверь захлопнулась, и я услышал, как ключ поворачивается в замке, а тяжелый засов задвигается на свое место. Я стоял за дверью и прислушивался. Несколько минут царила абсолютная тишина. Я знал, что она ждет за дверью. Я представил себе, как она стоит там и смотрит на запертую дверь со смешанным чувством облегчения и сожаления на своем светящемся лице. А потом услышал очень слабый звук ее шагов, когда она пошла назад к лестнице, и затем дверь наверху закрылась. Мне стало жаль нас обоих.

Я сел в пустом углу и закрыл лицо руками. Пока это было мое лицо. Но оно уже стало совершенно неподвижным. Я знал, что так будет недолго. С каждым месяцем перевоплощение занимало все меньше времени и проходило все легче. Боли при этом не было. Интересно, это добрый знак или плохой?

Но пока я не могу об этом говорить. Очень трудно было бы описать все в подробностях. Мне и в клетку заходить трудно, зная, какие мучения меня ожидают…

Когда жена утром постучала в дверь, я был еще очень слаб. Но со мной все было в порядке. Я удивился, что уже наступило утро. В клетке, конечно, невозможно следить за временем. Часы я с собой не беру.

В первый раз Хелен не слышала, как я ответил ей, и, прежде чем открыть дверь, постучала еще раз. Она приоткрыла ее немного, и я увидел, как в клетку заглядывает один большой глаз. Убедившись, что все в порядке, она широко распахнула дверь. Я, конечно, рад, что она так осторожна, и тем не менее для меня это мучительно. Чертова болезнь!