Шепот в тишине. Мистические истории - Марика Макей

В Воркуту Вера отправилась из Москвы на последние деньги. Она просто ткнула, зажмурившись, пальцем в карту и попала в необитаемую зелень где-то на севере, а ближайшим населенным пунктом оказалась именно Воркута. Вера даже обрадовалась – город, с одной стороны, не совсем незнакомый, с другой – она никогда в нем не бывала. Вполне подходящее место для временного укрытия, а может, чем черт не шутит – для начала новой жизни. Из Москвы надо было бежать. Вера с детства обладала благословенной, хоть и не вполне, кажется, здоровой способностью буквально забывать плохое. Что-то потом всплывало и медленно восстанавливалось в памяти, а что-то стиралось насовсем. Но после истории с этим воспоминаний осталось достаточно, и они жгли Веру изнутри. Особенно тот последний разговор на кухне, когда этот методично поедал приготовленный Верой суп-пюре с запеченными сладкими перцами и говорил, говорил, говорил… И все в Москве теперь напоминало о нем: знакомые улицы, душные вагоны метро, нагретый жарким летним солнцем асфальт – все стало лавой, и негде было спрятаться, чтобы не жгло.

В небольшом закрытом «Чате ГПТ» Верин выбор одобрили.

«Воркута, столица заброшек. И вокруг целые поселки нежилые. Материала тонна», – написал Конрад Ворстий[1].

Вера тайно гордилась тем, что он отвечает на ее сообщения. У всех новичков Конрад обязательно спрашивал, в честь кого он взял себе никнейм. Ответить надо было моментально, чтобы экзаменуемый не успел загуглить. Чаще всего пользователи предполагали, что это римский полководец или герой какой-нибудь книги. И переставали существовать для Конрада Ворстия, он игнорировал любые их вопросы и обращения. Когда настала очередь Веры, она ответила первое, что пришло в голову, – «ученый» – и неожиданно вошла в круг избранных, прошедших «тест на общую эрудицию».

«Ждем фотоотчетов. Первый месяц ты из заброшек вообще вылезать не будешь, там и заночевать можно, и мангальчик раскочегарить», – предрекла Союзплодоовощь, с которой Конрад не разговаривал.

* * *

И поначалу Вера, ошалевшая от количества и разнообразия заброшенных домов Воркуты и окрестностей, действительно вылезала оттуда, только чтобы поесть где-нибудь в кафе, – хотя местные подростки действительно любили жарить шашлыки прямо внутри, регулярно устраивая пожары, – или когда на город опускалась недолгая темнота. Она и с Артемом познакомилась в заброшке – двухэтажной, с сохранившимися кое-где обоями, межкомнатными дверями и остатками мебели.

Под кухонными окнами были шкафчики-холодильники – в таком Верина бабушка давным-давно хранила закрутки на зиму. Потом их торжественно доставали к какому-нибудь семейному застолью, и Вере разрешалось надкусить и, обливаясь соком, всосать первый сладковато-соленый маринованный помидор.

Она ползала перед шкафчиком на коленях, пытаясь поудачнее заснять оставшуюся на верхней полке банку – как раз с улыбающимся помидорным человечком на этикетке, – когда услышала шум неподалеку. Хруст стекла, короткое покашливание – в заброшенном доме явно был кто-то еще. Вера очень не любила сталкиваться в заброшках с другими людьми, потому что чаще всего это были люди неприятные, а то и опасные, пришедшие сюда вовсе не для того, чтобы ощутить покой жилища, освободившегося наконец от суетливых обитателей.

Осторожно, стараясь не наступать на обломки кухонного кафеля и пивные банки, она двинулась к двери. Прошла по коридору, мельком заглянула в темную каморку санузла – никого. Впереди маячил выход на заваленную досками лестницу, рядом с которой чернели уже запечатленные Верой ровно, как по трафарету выведенные буквы: «Спорим, ты прочитаешь эту надпись еще раз?» А вот и нет, подумала Вера и тут же с досадой осознала, что опять попалась и прочитала. Под ногой пискнул чумазый резиновый заяц. Вера на секунду замерла, перехватила камеру поудобнее, рванула по коридору к выходу…

И чуть не сбила с ног парня, который, опустившись на корточки, фотографировал грибы, выросшие на покрытой ворсистым ковриком мха ступеньке. Тот с трудом удержал в руках телефон, но даже не стал ругаться. Внимательно изучил Веру – чумазую, как тот заяц, запыхавшуюся, с камерой наперевес – и спросил:

– А видала, на чердаке какая красота?

Вера покосилась на кривую металлическую лестницу, свисающую с чердака. Часть креплений была вырвана из стены, и Вера, заходя в дом, заметила ее, но не отважилась туда забираться.

– Не бойся, она прочная еще. Я подержу.

Вера карабкалась по ржавым прутьям и представляла, как незнакомец сейчас дернет лестницу вниз, выворачивая из гнилого кирпича последние крепления, или как заберется следом за ней и там, где некуда уже будет деться…

Наверху оказалось неожиданно светло. Кровля провалилась, остались только стропила. И весь огромный чердак превратился в поляну, заросшую травой, иван-чаем, кое-где даже угнездились карликовые березки. Жужжали пчелы, косые солнечные линии подсвечивали высокие лиловые метелки цветов, а пахло на чердаке упоительно – медом, землисто-грибной сыростью и нагретым деревом.

– Красота… – выдохнула Вера.

– Ты блогерша, что ли? – спросил незнакомец, разглядывая Верины волосы, заплетенные в мелкие цветные косички, и чехол, в который она торопливо упаковывала аппаратуру. – Или блогерка? Как там у вас сейчас принято?

– У меня никак не принято, – буркнула Вера, откидывая косичку со лба.

– Сама-то откуда?

* * *

«Главное не говори аборигенам, что ты из москвы. это вроде красной тряпки», – напутствовал ее перед поездкой ГПТ, ленясь, как обычно, нажимать Shift.

«Не из, а с. Скажешь, что из Рязани – сразу поймут, что на самом деле из Москвы)))», – добавила Точка. Ее никнейм, собственно, и состоял из одной пульсирующей красной точки, которой новостные каналы обычно сопровождают срочные плохие известия.

«У нас же здесь деньги на деревьях растут. А мы и сами рвать ленимся, и не делимся», – резюмировал Конрад Ворстий.

«Чат ГПТ» назывался так потому, что ГПТ был в нем старожилом и админом. Только к нейросетям это название отношения не имело, ГПТ расшифровывалось как «главный по тарелочкам». Судя по тому, цитаты из каких фильмов помнил ГПТ, лет ему было немало. Он коллекционировал оставленную в заброшках посуду, разбирался в клеймах не хуже любого антиквара и год выпуска любого блюдечка или стакана определял моментально, на глаз. ГПТ иногда вскользь, хоть и с неприкрытым хвастовством упоминал, что, увидев некоторые экземпляры из его коллекции, музейщики и собиратели из высших кругов сгрызли бы себе локти до самых нервов. Но, судя по фото из его квартиры, которые Вера старалась проматывать побыстрее, коллекция скорее могла бы стать предметом внимания археологов и энергичных уборщиков из телепередач, посвященных наведению порядка в самых запущенных человеческих норах. Весь чат – в шутку, конечно, – предупреждал ГПТ, что рано или поздно эти вавилонские башни из фарфоровых чашек, тарелок и бутылок все-таки рухнут и погребут его