Стивен Кинг - Ночные кошмары и сновидения

«Мама выиграла в лотерее в Тихуане», — сказал Пиория, и даже тогда я сразу понял, что здесь что-то не так. Сорок тысяч долларов… Дядя Фред поехал туда и привез наличные вчера вечером. Он привез деньги в седельных мешках своего «винни»!

— Да, — согласился я, — что-то вроде того, пожалуй. И они всегда расплачиваются именно так, в песо?

Он снова посмотрел тем же взглядом, словно считал меня сумасшедшим, затем вспомнил, что у меня действительно поехала крыша, и поспешно изменил выражение лица.

— Да, конечно. Понимаешь, ведь это мексиканская лотерея. Они не могут выплачивать выигрыши в долларах.

— Ты совершенно прав, — кивнул я и мысленным взором увидел Пиорию, его худое сияющее лицо и услышал его слова: «Я разбросал их по маминой кровати и катался по ним! Сорок тысяч зеленых баксов!» Но как слепой мальчик может быть уверен в точном количестве денег… или даже в том, что он катается по купюрам? Ответ очень прост: не может. Однако даже слепой продавец газет не может не знать, что la loteria расплачивается не долларами, а песо, и даже слепой продавец газет знает, что нельзя увезти мексиканский салат на сумму в сорок тысяч долларов США в седельных мешках мотоцикла «винсент». Для этого его дяде понадобится самосвал из гаража Лос-Анджелеса.

Неразбериха и замешательство — ничего, кроме темных облаков неразберихи.

— Спасибо, — сказал я и направился в свой офис.

Я не сомневался, что мой уход стал облегчением для всех троих.

Последний клиент Амни

— Кэнди, крошка, я не хочу никого принимать или разговаривать с кем-либо по теле…

Я замолчал. Приемная была пуста. Письменный стол Кэнди в углу комнаты был необычно чистым. Через мгновение я понял почему: поднос, где раньше лежали «входящие» и «исходящие», был брошен в мусорную корзину, а фотографии Эррола Флинна и Уильяма Пауэлла исчезли. Маленький стул для стенографистки, сидя на котором Кэнди показывала свои прелестные ножки, был пуст.

Мои глаза вернулись к подносу для «входящих» и «исходящих», торчащему из мусорной корзины подобно носу тонущего корабля, и на мгновение мое сердце дрогнуло. Может быть, кто-то ворвался в мой офис, обыскал его, похитил Кэнди? Иными словами, может быть, предстоит расследование? В этот момент я с радостью взялся бы за расследование, даже если это означало, что какой-то бандит связывает Кэнди и в эту самую минуту… с особой нежностью натягивает веревку на ее твердые выпуклые груди. Меня устраивал любой путь — лишь бы выбраться из этой паутины.

Дело, однако, было в другом — никто не обыскивал комнату. Поднос с отделениями для «входящих» и «исходящих» документов лежал в корзине для мусора, это верно, но не было видно никаких следов борьбы; более того, походило на то, что… На столе, в самой его середине, лежал всего лишь один предмет — белый конверт. С первого взгляда меня охватило чувство, что и тут меня ждут новые неприятности. Тем не менее я подошел к столу и взял конверт. На нем с характерными для почерка Кэнди петлями и завитками было написано мое имя, в этом не было ничего удивительного — еще одна неприятная часть этого длинного неприятного утра.

Я разорвал конверт, и листок бумаги выпал мне в руки.

«Дорогой Клайд!

Мне смертельно надоело терпеть, как ты лапаешь меня и насмешливо улыбаешься. Я также устала от твоих нелепых и ребяческих шуток по поводу моего имени. Жизнь слишком коротка, и стоит ли тратить ее на то, чтобы тебя лапал пожилой детектив, от которого ушли две жены и у которого плохо пахнет изо рта. Ты не лишен достоинств, Клайд, но они начинают меркнуть перед недостатками, особенно с тех пор, как ты начал постоянно пить.

Сделай себе одолжение и повзрослей наконец.

Твоя Арлин Кейн.

Я возвращаюсь к своей матери в Лидахо. Не пытайся найти меня.»

Я держал письмо еще несколько мгновений, не веря своим глазам, затем бросил его. Одна фраза раз за разом повторялась в моем мозгу, пока я следил за листком, который, порхая, лениво опускался в мусорную корзину: «Я устала от твоих нелепых и ребяческих шуток по поводу моего имени». Но разве я когда-нибудь знал, что у нее другое имя, а не Кэнди Кейн? Я напряг свою память, не сводя взгляда с письма, продолжающего свой порхающий, ленивый — и словно бесконечный — полет, и получил ответ, честный и ясный — нет. Ее имя всегда было Кэнди Кейн, мы столько раз шутили по этому поводу, а если мы и крутили шутливый служебный роман с объятиями и поцелуями, что из того? Она всегда получала от этого удовольствие. Мы оба радовались и смеялись.

Действительно ли она получала удовольствие от вашего служебного романа? — спросил меня внутренний голос. Или это была еще одни маленькая сказка из числа тех, которые ты рассказывал себе все эти годы?

Я попытался заставить умолкнуть этот голос, и через несколько мгновений мне это удалось, однако другой, пришедший ему на смену, был еще хуже. Этот голос принадлежал не кому иному, как Пиории Смиту. «Теперь я могу себе позволить не изображать всякий раз, что попал в рай, когда какой-нибудь щедрый покупатель оставляет мне пять центов чаевых». Вы понимаете эту новость, мистер Амни?

— Заткнись, малыш, — сказал я, обращаясь к пустой комнате. — На роль Габриэлля Хиттера ты не годишься. — Я отвернулся от стола Кэнди, и перед моим мысленным взором, словно какой-то марширующий оркестр из ада, прошла вереница лиц: Джордж и Глория Деммик, Пиория Смит, Билл Таггл, Вернон Клейн, блондинка на миллион долларов с дешевым именем Арлин Кейн… даже два маляра шествовали в этой процессии.

Путаница, путаница, ничего, кроме путаницы.

Опустив голову и шаркая ногами, я вошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь и сел за стол. Смутно, сквозь закрытое окно, я слышал звуки транспорта на бульваре Сансет. Тут мне пришла в голову мысль: для некоторых прохожих там все еще было весеннее утро, настолько идеально лос-анжелесское, что где-то можно было найти такой маленький регистрационный знак, свидетельствующий, что оно может принадлежать только главному городу Калифорнии. Однако для меня все вокруг стало тусклым… внутри и снаружи. Я внезапно вспомнил о бутылке в нижнем ящике стола, но даже наклоняться за ней показалось мне слишком трудным. Я почему-то решил, что потребуется усилие, подобное тому, какое понадобилось бы, чтобы в теннисных тапочках взобраться на Эверест.

Запах свежей краски проникал в офис. Вообще-то мне он нравился, только не в данный момент. Сейчас этот запах ассоциировался со всем, что пошло не так, как следовало, начиная с Деммиков, которые вернулись в свое голливудское бунгало, не перебрасываясь шутками, словно резиновыми шарами, включив проигрыватель на полную мощность и вызывая истерику у своего Бастера бесконечными объятиями и поцелуями. Тут мне пришло в голову с идеальной ясностью и простотой — мне казалось, что истинная правда именно так и приходит в людские головы, — возьмись какой-нибудь врач вырезать рак, убивающий лифтера Фулуайлдер-билдинга, и все станет на свое место, засияет белизной. Устрично-белой краской, которой красили маляры коридор.