Валерий Ковалев - Рукопись из Тибета (СИ)

Ознакомительный фрагмент

Она привела меня к ярко освещенной городской танцплощадке, на которой под шейк[74] радостно вихлялась молодежь, а еще через пару сотен метров к телефонной будке и стоянке такси. Все было как тогда. Ничего не изменилось.

— Так, щас, — часто дыша, заскочил я в средство связи, доставая из кармана московский номер Ольги.

После набора в трубке раздались длинные гудки, а потом возник ее голос: «хелло, вас слушают».

— Это Никита из Крыма! — воодушевился я. — Тебе привет от мамули!

— О! Малыш! — рассмеялись на другом конце провода. — Ты в Москве? Рада тебя слышать.

— В Балашихе, — осматриваясь на всякий случай по сторонам, пробубнил я. — Служу тут. Сейчас типа в увольнении.

— Так приезжай в гости. Я одна, — нежно пропела Ольга.

— Можно, — сглотнул я слюну. — Давай адрес.

— Улица Горького 19, квартира 56. Это в районе станции метро «Пушкинская».

— Понял, — кивнул я. — Жди, лечу. И, брякнув трубку на рычаг, поспешил к стоянке.

Там стояли несколько такси с зелеными огоньками.

— Куда едем, спортсмэн? — высунулся из окна ближайшего усатый дядька.

— В Москву, — ответил я.

— Садись.

Обежав машину, я открыл дверь, уселся с ним рядом и назвал адрес.

Мы выехали со стоянки, затикал счетчик, а потом дядька врубил магнитолу.

Besame, besame mucho,Como si fuera esta noche la ultima vez.Besame, besame mucho,Que tengo miedo tenerte, y perderte despues…[75]

томно выводил на испанском Пласидо Доминго, что вызывало в молодом теле томление и романтические желания.

— Слышь, дядя, — взглянул я на сидящего за рулем таксиста. — А где тут по дороге можно купить цветов и бутылку шампанского?

— Никак в самоходе парень? — хитро подмигнул мне усатый. — К бабе едешь?

— Не, на спортивных сборах, — ответил я. — Хочу навестить приятеля.

— Ладно, рассказывай, — ухмыльнулся таксист. — Знаю я, какие тут спортсмены обитают. А цветы и шампанское мы тебе найдем. Были бы бабки.

— Имеются, — похлопал я себя по нагрудному карману. Там лежала новенькая сотня из пачки, которую вручил мне при отъезде папаша.

— Ну, тогда тип-топ, качнул водила головой. — Возьмем все. Не сомневайся.

Минут за двадцать по пустынному, блестящему гудроном шоссе, мы добрались до столицы, а когда оказались на ведущей в сторону Кремля нужной улице, таксист подрулил к одному из ресторанов, в окнах которого горел свет, а изнутри доносилась музыка, и встал у тротуара.

— Давай бабки, — протянул руку. — Не хило, — добавил, увидев купюру с профилем Ильича. После чего взял ее и, хлопнув дверцей, направился внутрь ресторана.

Вернулся он минут через пять, сунув мне звякнувший стеклом бумажный пакет со сдачей.

— Только цветов не было, вместо них взял конфет, — сказал, усаживаясь за руль и трогаясь с места.

— Пойдет, — рассматривая коробку «Птичьего молока» сказал я. — Хорошо пойдут под шампанское.

Во дворе нужного мне дома со старыми вязами я рассчитался, уплатив таксисту двойной тариф, на что тот одобрительно крякнул.

— Успехов, сынок, смотри не намотай на винт, — подмигнул мне на прощание.

— Будь спок, отец. Не впервой — ответил я, выбираясь из машины.

Дом, как многие в этом районе, был сталинской постройки, с высоким гулким подъездом, дубовыми лестничными перилами и сороковых годов лифтом.

Тихо гудя, он вознес гостя на четвертый этаж, где я вышел из пахнущей кошками кабины, после чего осмотрелся. На площадку выходили три квартиры.

Пригладив рукой чуб и поддернув штаны, я нажал кнопку на двустворчатой двери с номером пятьдесят шесть (внутри тихо прозвенело). Потом издалека процокали каблучки, звякнул замок, и в открывшемся проеме возникла Ольга. С высокой прической на голове, в запахе парфума и шикарном халате.

— Вот, это самое. Приехал, — чуть покраснел я. — Ты приглашала.

— Проходи, Ник, проходи, — рассмеялась она, чуть отступив и запирая двери.

Затем вокруг моей шеи обвились две руки, мы слились в долгом поцелуе.

Мои руки зашарили по упругой груди, «не спеши», прошептали жаркие губы.

Я с трудом выполнил установку, наши тела разъединились, и подруга Норы пригласила меня в гостиную.

Просторную, с картинами экспрессионистов[76] на стенах, обставленной стильной мебелью.

У углового, светлой кожи дивана, на сервировочном столике красовались бутылка «Кьянти», ваза с фруктами и два бокала; из настенных бра по обе стороны зашторенного окна лился мягкий расслабляющий свет; импортный музыкальный комбайн рядом с пианино, исполнял музыку Поля Мориа. Дополняя идиллию.

— Располагайся, — кивнула мне на диван Ольга, присаживаясь рядом. Я брякнул на столик свое шампанское с конфетами, что вызвало у нее новый прилив смеха.

— А ты возмужал, малыш, — потрепала хозяйка меня по щеке. — Вот что значит армия.

Затем она предложила выпить за встречу, что мы и сделали, после чего немного потанцевали. При этом Ольга сообщила мне, что ее супруг находится в очередной зарубежной командировке в Италии.

— А меня не взял, старый козел, — капризно надула губки.

— Ну, так давай ему отомстим — сказал я, глядя в погрустневшие глаза и поглаживая ее бедра.

— Давай, — часто задышала Ольга, увлекая меня в похожую на будуар спальню.

Ну а дальше было все, как в прошлый раз в беседке.

Описывать не буду, дабы не шокировать слабонервного читателя. Короче мы трахались, изредка подкрепляя силы кьянти, а потом шампанским, пока за окнами не засерел рассвет и зашаркала метла дворника.

— Мне пора, — сказал я, в последний раз задвинув красотке, после чего стал одеваться. Ольга оказалась понятливой, и мы быстро распрощались, договорившись об очередной встрече.

Спустя пятнадцать минут я поймал на Горького такси, объявил двойной тариф, и оно метеором понеслось в сторону Балашихи.

Затем был короткий марш-бросок, преодоление полосы препятствий и вползание в окно.

Сокурсники мирно спали. До подъема был целый час, и я, сняв с себя треник[77], тоже нырнул под одеяло.

Мне снились Ольга, ее муж с рогами и «Мост над бурными водами»[78].

Глава 7. У рыцарей плаща и кинжала

Курс молодого бойца завершился принятием Присяги.

Облаченные в парадные курсантские мундиры с эмблемами войск связи (они были наиболее близки к специфике будущей профессии) слушатели групп второго и третьего факультетов, за исключением десятка отслуживших в армии, стояли в каре[79] на плацу, поедая глазами начальство.