Наиль Измайлов - Никто не умрет

— Что-что? — спросил врач.

Папа похлопал его по рукаву и вроде подмигнул мне. Я-то разобрал, что папа строчку из любимой песенки сказал — «All in all is all we all are».[16] Глупость, а ему нравится.

— Ага, — сказал Борис Иванович и прошагал к däw äti.

Взял его руку, подержал и отпустил. Рука застыла в воздухе и аккуратно вернулась на седой висок.

— Ага, — повторил врач, уставившись куда-то себе на нос. Подумал, стремительно развернулся и спросил меня: — Тебя как зовут?

— Наиль это, мой сын, — торопливо сказала мама. Она все еще боялась, что нас будут ругать и наказывать. — Наиль, значит. Знаешь что, Наиль…

— Сволочь ты, Наиль, вот что! — рявкнула Гуляапа с порога.

3

— Мы тебе бубновый туз на спину нашьем, — пообещал Юсуп Баширович. — Знаешь, для чего? Я пожал плечами и предположил:

— Ну, видимо, всему отделению по карте на спину нашьете, а потом у всех кожу со спины срежете. Будет подарочная колода.

Юсуп Баширович моргнул, но тут же насупился еще страшнее. Да не очень меня все эти свирепости пугали. Перебор с ними сегодня. А пугаться и виноватиться я еще на стадии Гуля-апы устал. Не устанешь тут.

Как она орала. На меня так сроду не орали, даже мама. И тем более при маме не орали. Попробовали бы. Дольше трех секунд проба вряд ли протянется.

А тут мама сама чуть не заорала, кажется. Не заорала и у Гуля-апы громкость убавила в момент. Ну, как в момент, с поправкой на особенности женского голосового аппарата. За минуту где-то. Затем послушала клокотанье Гуля-апы, посмотрела на меня грустно так и с укоризной и сказала:

— Наиль, в самом деле. Ты что ж пропал так. Все же волновались.

Это, значит, зря я так пропал. Надо было по-другому пропасть. Навсегда, например.

Я понимал, конечно, что мама и Гуля-апа не в курсе, что им всего не объяснишь, да и не дай бог объяснять им такое. Все равно обидно стало. До слез почти. Я дохну на ходу, мучаюсь, спасаю всех, между прочим, а мог бы спокойненько на диванчике лежать, за компом сидеть — и меня все бы находили. И Гуляапа, и мама с папой, и Леха, и Марат-абый. Любой, кому надо меня найти зачем-то. Меня бы и не тронули, главное. А я вписался за вас за всех. А вы орете на меня. Все.

Обиднее всего было, что я и впрямь накосячил. Надо было Гуля-апе еще вчера позвонить. Хоть от медсестры, хоть мобильный на минутку у кого угодно попросить. Не пожалели бы, наверное. Мало ли что номера не знаю. Узнать — на раз-два. Тем более что у тети Лены ноутбук с интернетом в палате.

Не позвонил. И Гуля-апа меня искала почти два дня. Пришла вечером с голубцами к нам в квартиру, не нашла никого (в этом месте у меня в памяти что-то шелохнулось, но я не успел сообразить и быстро отвлекся), часа два просидела на скамейке у подъезда, набирая мой номер, вернулась все-таки домой, а к семи утра прибежала к нам — и снова никого не нашла. Дальше пошла классика — морги, больницы, все такое, только у нас про это всегда с шуточками говорили, а Гуля-апа — со слезами.

Стыдно было, чего там.

И пофиг мне стало на свои страдания, общие упреки и на врачей РКБ во главе с Борис Иванычем, которые выяснили, откуда я причапал, и устроили разнос с распилом на части. Еще от тети Тани влетело, которая за мной пришла с моими кроссовками, шапкой и каким-то одеялом. Конвоировала меня к нашему корпусу и пилила не останавливаясь. Именно что пилила: талдычила одно и то же, как ножовка звенит, зынь-зынь. Довела распиленного в трех местах, впихнула в палату, а я и зарасти толком не успел. До Юсупа Башировича с надфилем очередь дошла.

Дошла и ушла тут же. То ли я угадал про карты — во ужас-то, — то ли Юсуп Баширович решил, что ругать и воспитывать меня за прогулки по морозу бесперспективно — по крайней мере, пока я в таком состоянии. Заведенный, в смысле. А я заведенный, да.

Он коротко отчитал меня за то, что я толком про родителей не объяснил — как будто я не старался, — попугал всякими ужасами, связанными с прогулками без башки и босиком по мартовской стуже — как будто на улице не апрель уже почти, — пригрозил, что положит меня к малышам, чтобы они за мной последили нормально, — как будто я не знал, что у мелких мест свободных нет, — и велел лежать смирно — как будто я и сам не собирался поваляться немного. Колотило меня малость, и голова побаливала, как в начале гайморита.

Юсуп Баширович ушел, пообещав угрожающим таким тоном, что еще заглянет. Понятно: едва придумает, чем меня можно напугать. Флаг в руки. А я полежу, как было велено.

Долго лежать не вышло — чуть разморило, Юсуп Баширович вернулся и сказал: «Пойдем». Придумал, стало быть.

Я не стал спрашивать куда. Ничего это не изменит. Приведут — увижу.

Привели — увидел. Широкий кабинет с непрозрачным окном, у стены здоровая такая штука: толстенное кольцо с лепестками внутри, торцом к лепесткам слегка вогнутый лежак, на язык смахивает. Все такое белоснежное, что холодно, а на самом деле температура нормальная, комнатная.

Полная тетка в светло-зеленом халате внимательно меня осмотрела, вполголоса переговорила с Юсупом Башировичем и сказала мне:

— Ложись, головой вот сюда.

Я молча стряхнул тапки и лег.

— Дыши ровно, глаза закрой и не открывай, пока я не скажу. Понял? Я кивнул.

— Ты понял? — повторила тетка громче.

Я кивнул посильнее, аж затылком стукнулся. Юсуп Баширович, кажется, что-то зашептал, тетка недовольно буркнула в ответ. Щелкнула дверь, стало темнее, под затылком и лопатками зажужжало. Усыпляюще так. А я спать не хотел. Просто лениво было и расслабленно. Мимо лица медленно, успокаивающе поползли светлые полосы, ощутимые даже сквозь веки.

Меня везли мимо гигантских жалюзи, за которыми тепло лучился желтый свет, как в светофоре — приготовиться. А я уже готовый, осталось посолить и добавить майонез или кетчуп по вкусу. Между кетчупом и майонезом выбирал кто-то за моей спиной — я его почти видел самым краем глаза, как прядь отросших на виске волос, почти, почти.

Я разом, опаляюще понял, что светлые полосы — это не жалюзи, это пустота между плоской чернотой зрачков и пастей. Они тоже готовы, а я жду. Нет.

— Наиль! Наиль, что случилось? Лежи спокойно! — громыхнуло в ушах, и упала тьма.

Сердце колотилось, руки и ноги пылали. Я завертел головой и осторожно повел пальцами, пытаясь понять, где я и зачем, и тот же голос, громкий, но теперь узнаваемый, гаркнул:

— Наиль, замри, пожалуйста, уже все!

Зажужжало сильнее, у ног и живота вспыхнул свет, и лежак выполз из бочки, скрытой внутри толстого кольца, в которое, оказывается, меня успели впихнуть. Дверь распахнулась, Юсуп Баширович вбежал, стремительно меня общупал, велел сесть, взял за запястье и засыпал глупыми вопросами: как зовут, сколько пальцев, как себя чувствуешь, боишься ли темноты и замкнутых пространств.