Мария Барышева - Мясник

…что в действительности случилось с моей и вашей подругой…

Это еще что значит? Ведь я сама разговаривала по телефону с Надиными родителями. Надю случайно сбила машина, когда она выбежала на дорогу, и никакой уголовщиной здесь и не пахло — все было чисто и ясно. А теперь… вот уж не было печали!

— Не забудь за собой убрать! — сурово говорит над моим ухом Николай Иванович. Я опускаю глаза и вижу, что засыпала и себя и весь стол пеплом. Пандорийцы, которые в сторонке уламывают Женьку пойти в ресторан сегодня, а не завтра, поглядывают на меня удивленно.

— Число, — говорю я, свернув письмо и вскакивая, — какое у нас сегодня число?

— Дитя мое, неужели старый, загибающийся от перхоти ЭнВэ так тебя запугал? — участливо спрашивает Женька. — Сегодня восьмое февраля. Не напомнить, в каком году ты родилась? Слушай, эпикурейцы навалились — требуют, чтобы ресторан был сегодня. Мы устали или мы пойдем?

— Смотря в какой, — отзываюсь я, сметая пепел. — Если опять в «Красную башню», то я отказываюсь сразу. В прошлый раз ты вместе с Максом достал бедных китайцев, требуя прислать девиц с лютнями, флейтами и хуцинями, дабы они исполнили мелодию «Дикий гусь опустился на отмель», и спрашивая, почему стены не изукрашены танцующими фениксами и извивающимися драконами и где занавеси из пятнистого бамбука с реки Сян…

— Просто не люблю псевдокитайских ресторанов, — невозмутимо отзывается Женька, садится возле аквариума с дискусами и постукивает ногтем по стеклу. — А змею они все-таки приготовили ничего так, — он снова стучит ногтем по стеклу. — Эй, лещи, в ресторан пошли!

— Не «Башня», — успокаивает меня Вовка, — новый очередной открыли — «Цезарь».

Я записываю адрес, который указала Н., вырезаю письмо и убираю его на свою дискету, а адрес преподношу Султану и, польстив его самолюбию, уговариваю поскорей адрес этот пробить.

— Дома сделаю, — кивает Ванька и прячет бумажку в портмоне. — Евгений Саныч, хорош рыбок пугать, пойдемте уже. Мы стол заказали. Божественный вечер. Погуляем скромненько, чуть-чуть.

— Надоели, демоны! — Женька бросает в рот пластинку клубничной жвачки и потягивается, хрустя суставами, потом встает и берет папку, оставленную любителем гоголевской прозы. — Давай, Иваныч, закрывай!

Перед рестораном мы заезжаем домой, чтобы оставить вещи. Живем мы в личных Женькиных двухкомнатных апартаментах в длинной пятиэтажке по Московской улице. Неподалеку ежедневно шумит Ханский базар — соседство не слишком приятное, но удобное, — а через несколько домов расположена старая школа милиции. Девятиэтажка окружена все теми же неизменными огромными тополями, и иногда мне кажется, что раньше на месте Волжанска шумел гигантский доисторический тополиный лес, а нынешние тополя — все, что от него осталось. Также дом окружен уродливыми сооружениями, похожими на большие квадратные банки из-под шпрот или сардин. Владельцы называют их гаражами. В одной такой консервной банке стоит Женькин темно-синий «мондео»-универсал, и, разумеется, Женька первым делом бежит в гараж и мне затем стоит большого труда вытащить его оттуда.

Ресторанчик с царственным названием оказывается вовсе не таким уж плохим местом, а когда мне среди прочего подают отличные охотничьи колбаски, как положено, горящие синим пламенем, я и вовсе проникаюсь к нему теплыми чувствами. Хоть он и выдержан в тяжеловатом монаршем пурпурном цвете, но оформлен не навязчиво и не крикливо, пожалуй, даже просто, а производит впечатление дорогого, да и является таковым. Все кроме меня едят рыбу — уж что-что, а рыбу в Волжанске готовят превосходно даже в самом захудалом заведении, — запивая ее белым крымским вином. Я никогда не ем рыбу и не очень люблю наблюдать, как ее поедают другие, поэтому обычно стараюсь смотреть куда-нибудь в другую сторону. Но сегодня меня это мало задевает — странное письмо не выходит у меня из головы, и я почти не поддерживаю разговор, который вначале крутится вокруг работы и ЭнВэ, а потом перескакивает на политическую обстановку в городе. Расправившись с колбасками, я заказываю грибы в сметане и бризе с гарниром, и Женька начинает смотреть на меня осуждающе и вскоре утаскивает к месту для танцев, где качественно выбивает из меня пыль, заказывая три латины подряд. После третьей нам даже аплодируют — разумеется, не мне, а Женьке, который, как обычно, танцует превосходно, я же со стороны наверняка выгляжу этакой тросточкой, которую перекидывает из руки в руку умелый танцор.

Вечер проходит превосходно, и под конец все расслабляются, и никто уже не помнит об ЭнВэ, о работе, и я забываю про письмо, и даже Султан, как обычно приведший откуда-то за наш столик трех незнакомых, постоянно хихикающих девиц, вызывает не раздражение, а какое-то материнское умиление. Кажется, на этом уже и закончится сегодня, но прибыв домой, Женька неожиданно произносит странную фразу, которая застает меня врасплох. Я как раз пытаюсь приготовить кофе, когда на кухню величественной походкой подгулявшего монарха заходит Женька, слегка путаясь в полах своего длинного халата, прислоняется к косяку, пару минут наблюдает за моими манипуляциями, а потом говорит:

— Витка, а почему бы тебе не уйти из «Пандоры»?

Я проливаю часть кофе на плиту (Ах, спасите, тетя с «Кометом»!) и изумленно смотрю на него.

— Ты что это, Зеня?! Как так уйти?! Куда?!

— Ну так. Вообще уйти. Совсем. Только не говори, что ты никогда об этом не думала. Разве тебе не хочется пожить нормальной, не придуманной жизнью, не мотаться туда-сюда, не врать, не втираться в доверие — просто пожить, а?

— А-а, понимаю, ты из-за ЭнВэ. Ну, что, в первый раз что ли он подобные разговоры заводит?! С тех пор, как он меня в твоем кабинете ухватил любезно за ляжку с возгласом: «А что это у вас, великолепная Солоха?» — а я уронила чашку с кофе ему на интимное место — с тех пор у него на меня зуб. Все равно это одна болтовня и ничем она не закончится, потому что он тебя побаивается.

— ЭнВэ здесь не при чем, — с досадой говорит Женька. — Просто уйти — вдвоем. Контору я передам Максу или Сереге, который сейчас в Саратове.

— Это чудесно придумано, — задумчиво говорю я, — ну, а дальше что? Пойдешь снова в барах плясать, а я — в школу детишек учить орфографии?! И на что жить будем? Сам знаешь — на честность долго не проживешь.

— Ну, не прямо сейчас, а где-то через годик. Поднаберем денег, у меня есть пара дел на примете, только их еще прорабатывать и прорабатывать… Опять же, машину тебе собирались купить…

— Мне машины не надо, сколько раз повторять! — перебиваю я его, разливая кофе по чашкам и бросая в свою кружок лимона. — Я машин боюсь. Я не смогу ее водить, понимаешь?! Я до сих пор не могу понять, как умудрилась сдать на права — мой инструктор, здоровенный дядька, сказал мне после экзамена, что все жутчайшие моменты в его жизни по сравнению с нашей совместной поездкой — просто милая детская сказка.