Абрахам Меррит - Корабль Иштар

— Красивая деревушка, старомодная, одна улица ведет к воде, несколько магазинчиков, кино. Увидел дом с надписью «Беверли Хаус» и решил, что там можно переночевать. Де Кераделю и его девчонке нужно проезжать через эту деревушку, чтобы добраться до своего ранчо, и, может, они тут что-нибудь покупали. В любом случае должны быть разговоры, и тип, который владеет этим «Беверли Хаус», их слышал.

— Там за прилавком я увидел старика, похожего на помесь козла с вопросительным знаком, и сказал ему, что хочу переночевать и, может, задержусь на день-два. Он спросил, не турист ли я, я ответил нет, поколебался и добавил, что у меня тут дело. Он навострил уши, а я сказал, что у нас принято делать ставки перед игрой, и вытащил пачку чеков. Он прямо замахал ушами, а когда я договорился с ним о плате, он меня зауважал.

— Я поужинал, и когда уже кончал, старик пришел и спросил, как мне все, и я сказал отлично и садитесь. Он присел. Мы поговорили потом он стал расспрашивать о моем деле, и мы с ним выпили неплохого яблочного бренди. Я стал доверчив и рассказал ему, что выращивал в Техасе коров и разбогател на этом. Сказал, что мой дед из этих мест и мне хочется сюда переселиться.

— Он спросил, как звали моего деда, и я сказал Партингтон и что хочу купить наш старый дом. Слишком поздно узнал, что он продавался, и какой-то француз, по имени де Керадель, купил его вместе с землей. Но, может, сказал я, мне удастся купить место поблизости, или, может, француз продаст мне часть земли. А потом я подожду, может, французу тут надоест, и я куплю старый дом по дешевке.

Билл объяснил мне: «Дом, который купил де Керадель, много поколений принадлежал семье Партингтонов. Последний из них умер четыре года назад. Я все это сообщил Мак-Кенну. Продолжайте, Мак-Кенн».

— Он слушал меня со странным выражением лица, будто испугался, — сказал Мак-Кенн. — Потом предположил, что мой дед, должно быть, Эбен Партингтон, который после Гражданской войны уехал на запад, и я сказал, что, наверно, так и есть, потому что папу тоже звали Эбен и он никогда не говорил о своей семье, как будто злился на родственников, поэтому я и захотел купить старый дом. Я сказал, что это рассердило бы духи тех, кто заставил уехать моего дедушку.

Ну, это был выстрел вслепую, но он попал в цель. Старый козел стал разговорчивей. Он сказал, что я настоящий внук Эбена, потому что Партингтоны никогда не забывали обид. Потом поведал, что вряд ли я смогу купить старый дом, потому что француз потратил на него массу денег, но тут поблизости он знает одно место, которое я могу купить, и очень дешево. Он еще сказал, что и землю у француза я не смогу купить, а если бы и смог, то мне бы она не понравилась. И все смотрел на меня, будто не мог решить, говорить дальше или нет.

Я сказал, что все-таки хочу сначала попробовать старый дом, потому что слышал, что для востока он очень хорош, и земли много, хотя для запада это, конечно, мало.

И спросил, а что там сделал француз. Ну, старый козел принес карту и показал мне окрестности. Большой кусок земли, выходит прямо в океан. Узкий перешеек, примерно в тысячу футов, соединяет его с материком. За этим перешейком земля расширяется веером, там примерно две-три тысячи акров.

Он рассказал, что француз построил на перешейке стену высотой в двадцать футов. В середине ворота. Но через них никто не проходит. Все, что приходит из деревни, включая почту, забирают охранники. Иностранцы, он сказал, странные смуглые маленькие люди, у которых всегда наготове деньги, и которые всегда молчат. Сказал, что много привозят в лодке. Там есть ферма и много скота: коровы, овцы, лошади, свора больших собак. Он говорил: «Никто этих собак не видел, только один человек, и он…»

Тут он неожиданно замолк, как будто сказал слишком много, и на лице у него появилось испуганное выражение. Поэтому я запомнил его слова и отложил расспросы на потом.

Я поинтересовался, был ли кто-нибудь внутри и как там все выглядит, и он сказал: «Никто, кроме человека, который…» Тут он снова замолк, и я решил, что он говорит о том же человеке, который видел собак. И мне становилось все интереснее.

Я сказал, что ведь кто-нибудь может незаметно подобраться со стороны океана и посмотреть. И никто не заметит. Но он ответил, что там всюду скалы, и только в трех местах можно причалить на лодке, и все эти три места, как и ворота, охраняются. Он посмотрел на меня подозрительно, и я сказал: «О, да, я помню, папа мне про это рассказывал». И побоялся дальше его расспрашивать.

Я спросил, какие еще изменения сделаны. Оказывается появился большой сад с камнями. Я заметил, что никто не делает сад с декоративными камнями там, где и так хватает камней. Он выпил еще и заявил, что это совсем другой сад, и вообще не сад, а, может, кладбище, и на лице у него опять появилось то же странное испуганное выражение.

Мы еще выпили, и он представился — Эфраим Хопкинс, и рассказал, что примерно через месяц после того, как тут поселился француз, рыбаки возвращались с моря и у них, как раз напротив этого места, вышел из строя мотор. А в это время подошла яхта француза, и из нее на причал вышло много людей. Рыбаки плыли на веслах, и пока они шли мимо, высадилось не менее ста человек.

— Ну, потом он рассказал, что еще примерно через месяц житель Беверли по имени Джим Тейлор ехал ночью домой, и фары осветили на дороге парня. Парень заорал, увидев огни, и пытался убежать, но упал. Тейлор вышел посмотреть, что с ним. На парне было только белье и сумка на шее. И он был без сознания.

Тейлор подобрал его и привез сюда, в «Беверли Хаус». В него влили алкоголя, и он пришел в себя. Оказался итальянец, по-английски почти не говорил, и был испуган до смерти. Хотел получить одежду и убраться. Открыл сумку и показал деньги. Оказывается, он сбежал из этого дома де Кераделя. Добрался до воды и плыл, пока не решил, что вышел за стену, потом выбрался на берег. Сказал, что он каменщик, один из той группы, что приплыла на яхте. Они устраивают каменный сад, высекают камни и ставят их стоймя, как большие могильные плиты, ставят кольцами, а внутри строят каменный дом. Сказал, эти камни двадцати — тридцати футов высотой…

Я почувствовал, как что-то вроде ледяной руки коснулось моих волос. И попросил:

— Повторите, Мак-Кенн.

Он терпеливо сказал: «Лучше я продолжу по-своему, док».

Билл заметил: «Я знаю, о чем ты думаешь, Алан. Но пусть Мак-Кенн продолжает».

Мак-Кенн продолжал:

— Итальянец не говорил, что его напугало. Просто начинал что-то бормотать, дрожал и крестился. Понятно было, что он считает дом в центре камней проклятым. Ему дали еще выпить, и он сказал, что дьявол там берет свое. Из более чем сотни приехавших с ним людей половина погибла под упавшими камнями, что никто не знает, куда дели их тела. Рабочих набирали из разных отдаленных поселков, и никто из них не знает друг друга. После него прибыло еще больше пятидесяти. Сказал, что нанимали только людей без семьи.