Борис Терехов - Переводчик «Переводчика»

— Ну, так. Мало ли, — неопределенно произнес я. — Значит, у вас там все живы-здоровы?

— Я тебя умоляю — конечно. И живы, и здоровы. Как зубастые акулы империализма. Но, пожалуйста, не пугай меня. Почему ты вдруг этим заинтересовался?

— Да чепуха. Ночью привиделся дурной сон, — замялся я. — Диана, кстати, как там твой автомобиль? Вроде бы ты жаловалась на багажник, что он неплотно закрывается.

— Ты, родной, меня с кем-то путаешь. Я даже обиделась. С чего бы мне жаловаться? У нового немецкого автомобиля не бывает неисправностей. Его же делали не наши мастера — золотые Сонькины ручки, — назидательно сказала она. — Валя, прости, мне недосуг с тобой разговаривать. Мы с Артуром собрались в поход по магазинам. Скоро осень — нужно слегка приодеться. Вечером я тебе перезвоню.

— Погоди, заключительный аккорд — твои волосы, окрашены сейчас в какой цвет?

— Ты, Валя, упадешь — были окрашены в натуральный фиолетовый! Вообрази, я была как вылитая Мальвина — подружка Буратино. Встал? Я имею в виду — с пола.

— Разумеется.

— Ну, ты представил?

— Примерно.

— Но сейчас они у меня каштановые. Нечего эпатировать нашу публику. Ну, счастливо! Пока!

Мне, наверное, следовало радоваться, что все целы и невредимы. Что все осталось, как и раньше, без малейшего намека на изменения. Но меня одолевали самые противоречивые чувства. И, прежде всего, я ощущал себя кем-то грубо и жестоко обманутым.

Нет, надо было найти ответ, что же произошло в действительности. Иначе нечто подобное могло повториться со мной в любой момент.

В общем, абкляч. В филателии это слово обозначает сквозную печать, связанную с хроматографическими свойствами бумаги. Так вот, и со мной случился форменный абкляч. Я был пропечатан насквозь, но совершенно неизвестно кем. И зачем?..

Тонко, как мышь, пропищал мобильный телефон. Звонил Наум — именно тот человек, с которым мне бы следовало побеседовать сегодня в самую первую очередь, едва лишь я очнулся ото сна.

— Засолов, голубчик, где тебя черти носят?! — прокричал он в трубку. — Где ты пропадаешь?! Никак до тебя не дозвонюсь: то не отвечаешь, то на хрен занято.

— Привет, Гольц. Ты давай не кипятись. Я только что разговаривал с Дианой.

— Ясно. Ну и как? — сбавляя громкость, спросил Наум. — Как госпожа Штукка?

— С ней все в идеальном порядке. Она и Артур не хворают. Собираются поехать вместе в магазин за покупками, — раздельно произнес я.

— Гм, как бальзам на сердце. Я рад за них. Недавно тоже говорил с Регинкой по телефону. Мадам цветет и пахнет. Про своего любовника ни полслова. Изъясняется исключительно японскими стихами из «Манъексю». «Долина Ману с мелкою травою…» И дальше в том же роде. Между прочим, Засолов, посылает тебе горячий дизайнерский поцелуй.

— Благодарю. Одного дизайнерского поцелуя Регины мне как раз и не доставало, — с горькой усмешкой заметил я.

— Возможно, что да.

— Наум, скажи честно, ты помнишь о вчерашних событиях?

— А ты, Валентин? — в свойственной ему манере ответил он вопросом на вопрос.

— Угу.

— Вот и я — угу. И до отвращения отчетливо. Хотя лучше было бы похоронить их в собственной памяти.

— Конечно. Но не выходит.

— И у меня, — сказал Наум. — Я вообще не понимаю, как очутился дома. Прикинь, Валентин, просыпаюсь сегодня утром в своей кровати, как ни в чем не бывало.

— Да, чувство омерзительное. Словно над тобою кто-то на славу поиздевался. Никто ведь ничего не помнит: ни Диана, ни Ирина, ни другая моя соседка Варвара. Ни твоя Регина, как ты говоришь. Никто, кроме нас двоих. Короче, тех, кто читал этот рассказ.

— Да, но Ирина его слушала.

— Видно, это не одно и то же. Она слушала, но сама-то не читала и не переводила, — резонно возразил я. — Ладно, хорошо хоть, что все мы остались в живых.

— И что отныне нам больше не грозит никакой суд, — присовокупил Наум.

— Но зато нам обоим маячит палата для умалишенных.

— Ну, не совсем. Ясно, что во всем виноват этот проклятый рассказ Блейна-младшего. Сразу, как мы его уничтожили, он прекратил оказывать на нас воздействие. Нам, чудакам, нужно было избавиться от него в самом начале.

— Мы этого не знали. Да и то сжечь его додумались не мы, а Ирина, — заметил я.

— Точно, смекалистая девушка. Но, Засолов, оцени какова вещичка! Прямо мороз по коже! Я не про Ирину, а про рассказ. Его, к примеру, можно использовать как инструмент устранения отдельных неугодных лиц, — усмехнувшись, произнес он. — Шучу. Строго по секрету, у тебя сохранилась его копия?

— Откуда, Наум? Я не снимал копии — не видел в том надобности. Но в моем компьютере есть его начальная часть. То, что я успел перевести.

— Прошу, Валентин, ты будь с ней аккуратнее. Осмотрительнее. Всякое может случиться, — выдержал Гольц многозначительную паузу. — Ты меня понимаешь?

— Приблизительно.

— Тогда давай. До скорого. На неделе встретимся. Как скажет Регинка: «На острове этом Карани, где срезают жемчужные травы морские нам с тобой не разминуться».

— Само собой, не разминуться. До свидания, — простился я с Наумом, взял несколько яблок и поднялся в мансарду. Сел в раздумье за компьютер, протер тряпицей клавиши и экран монитора. Затем, включив его, отыскал свой вчерашний перевод и бегло перечитал. Во время разговора с Гольцем ко мне пришла интересная мысль.

В рассказе упоминалось, что Гарри Стоун занимался переводом одного французского произведения. В нем герой, в свою очередь, также делал перевод, но только уже с русского языка. Получается, что сама вещь изначально была наша, отечественная.

Но кто ее автор?

Вчера Ирина дважды сказала, что уверена — всю эту историю сочинил я сам. Как ни абсурдно звучит, но, возможно, что она была права. Под Стоуном я подразумевал себя, Валентина Засолова. Под Мелиссой — Диану. Под ее любовником — Артура. Под Джейн — Ирину. Под Кайлом — Наума. Под соседкой Салли — Варвару. У каждого литературного персонажа имелся свой живой прототип.

Значит, я сочинил рассказ и отдал его для перевода дружку француженки, знакомой сына Варвары Марковны. Ведь вовсе не случайно она так стремилась со мной встретиться — это было уже заложено в сюжете. Через того француза-переводчика мой рассказ попадает к Блейну-младшему. Далее же, с помощью Наума Гольца, вновь возвращается ко мне — его создателю. Круг замыкается. И рассказ начинает воздействовать на мою реальную жизнь.

Несомненно, налицо явное нарушение законов времени и пространства. Нарушена и причинно-следственная связь. Парадоксально, но следствие порождает причину, а не причина — следствие. (Совсем как бывает в квантовой механике.) Вчера делается сегодня. Однако разве то, что случилось со мной, не выходит за рамки обычного представления о мире? Разве не оказались нарушены уже все мыслимые законы?