Монах. Анаконда. Венецианский убийца - Мэтью Грегори Льюис

Но как же устроить встречу? Он сам попросил Бланку не посещать грот, пока Леннард не сообщит ей о его возвращении, а Леннард наотрез отказался от дальнейшего участия в деле. Так и не придумав, к кому бы еще из друзей обратиться за помощью, Осбрайт после долгих раздумий рассудил, что передать Бланке письмо легко сможет юная Барбара, наведавшись в замок якобы для продажи своего товара. И вот он снова погнал коня к лесной хижине. Его щедрость быстро побудила девушку взяться за поручение. Письменные принадлежности были куплены в ближней деревне, и вскоре Барбара отправилась в замок с неотложным письмом, ответа на которое рыцарь решил дожидаться в хижине.

Но Бланка больше не была сама себе хозяйка. В первом пылу негодования родители потребовали, чтобы она отказалась от всяких мыслей о брачном союзе с Осбрайтом Франкхаймским. Сердце не позволило девушке подчиниться такому требованию. Она возразила, что возлагать на сына вину отца очень несправедливо, и твердо заявила, что от любви своей не отречется. Ульрика, в ком страсти часто брали верх над рассудком, страшно рассердилась на непокорную дочь и велела посадить ослушницу под надзор до поры, покуда в ней не проснется чувство дочернего долга. Густав в душе не одобрял подобных принудительных мер, но он давно передал воспитание Бланки своей жене, а потому и на сей раз не стал оспаривать ее распоряжение.

Бедная Бланка охотно исполнила бы просьбу о последнем прощальном свидании, которой Осбрайт только и ограничился в своем письме, справедливо рассудив, что план побега будет с большей вероятностью принят, если изложить его при встрече и не дать много времени на раздумье. Но что она могла поделать? Она пленница, ей даже комнату свою не покинуть, не говоря уже о замке. В своем затруднении Бланка решила обратиться к бывшей кормилице Маргарите, которая всегда любила ее как дочь родную и сейчас единственная из прислуги имела к ней доступ.

Добрая женщина поначалу решительно запротестовала: мол, неприлично госпоже тайком покидать отчий дом, да и страсть как опасно – а вдруг она повстречает подручников графа Франкхайма, от чьих кровавых умыслов чудом спаслась совсем недавно? Но мольбы и слезы Бланки сломили сопротивление, и, когда она клятвенно пообещала, что уйдет всего на один час, причем переодетая таким образом, что ни друг, ни враг ее не узнает, кормилица хоть и неохотно, но согласилась помочь.

Как раз в то время у Маргариты гостил сын, юный крестьянин почти одного роста и сложения с Бланкой. Соответственно, был составлен следующий план: Маргарита испросит для сына разрешения перед отбытием попрощаться с госпожой, которая одновременно приходится ему молочной сестрой; обрядившись в его одежду, Бланка легко обманет бдительность своих надзорщиков; сам же он останется у нее в комнате до ее возвращения, которое будет правдоподобно объяснено тем, что он якобы забыл сказать матери что-то очень важное; а поскольку из-за последних событий в тайном проходе к пещере выставлен дозор, у подъемного моста будет ждать Барбара, чтобы провести Бланку лесной тропой, где опасность быть кем-нибудь замеченной и опознанной гораздо меньше, чем на обычной торной дороге. Бланка план горячо одобрила и вознаградила добрую кормилицу, его придумавшую, тысячью благословений и поцелуев, но, так как обсуждение затянулось допоздна, было решено отложить свидание до завтрашнего вечера. Получив все необходимые указания, Барбара поспешила обратно в хижину с письмом, где содержались заверения в неизменной любви, наполнившие сердце Осбрайта надеждой, радостью и благодарностью. Чтобы своим присутствием предотвратить даже малую возможность опасности, он условился в назначенный час встретиться с Барбарой у подъемного моста, а затем отправился на розыски селянина, заботам которого поручил своего временно охромевшего коня и у которого одолжил жалкую клячу для поездки в замок Клиборн.

Он нашел своего скакуна в полном здравии, вознаградил селянина за заботы и теперь решил возвратиться в отчие владения, где во исполнение своих планов намеревался запастись золотом и драгоценностями – либо для расходов на дорогу в случае, если он отбудет в Святую землю, либо для содержания жены в случае, если ему посчастливится склонить Бланку к побегу. И вот молодой рыцарь вновь направил путь к часовне Святого Иоанна. Выслушав рассказ брата Петера об убийстве Оттокара, прискорбном состоянии Ойгена и общей обстановке в замке Франкхайм, он убедился в правильности своих решений. Представлялось совершенно очевидным: при нынешних обстоятельствах нечего и надеяться, что отец одобрит его привязанность к дочери Густава. Однако, зная характер Магдалены, неизменно питавшей к нему самую нежную любовь, юноша был совершенно уверен, что она не просто не выдаст его, если он осмелится рассказать ей о своих чувствах к Бланке и своих планах, а даже и окажет всю посильную помощь. Осбрайт попросил брата Петера доставить графине письмо и вручить лично в руки, да притом в строжайшей тайне. В нем он сообщал о своих нерушимых клятвах Бланке, умолял использовать все средства для умягчения отцовского сердца к Орренбергам и, наконец, просил передать через доставителя письма шкатулку с золотом и драгоценностями, которую она найдет там-то и там-то в его спальне.

Добрый монах, хотя еще и не знал имени своего молодого гостя, был слишком очарован его изысканными манерами и учтивой речью, чтобы отказать ему в какой-либо честной услуге, а потому, не потребовав никаких объяснений для удовлетворения своего любопытства, он с готовностью принял на себя поручение и отправился с письмом в замок Франкхайм.

Глава X

Его терзают ужас и сомненье,

Внутри его бушует бездна ада…

…Теперь в нем совесть снова пробуждает

Заснувшее отчаянье; проснулось

Воспоминанье горькое о том,

Чем был он, чем он стал и что в грядущем

Грозит ему: всегда ведь злое дело

К страданью только злейшему ведет.

Мильтон[84]

Гнев насытился кровью, буря миновала, теперь вновь стал слышен голос совести – и страшен был он для слуха обремененного тяжким грехом Рудигера. Ослепленный гневом, граф убедил себя, что, предав Оттокара смерти, совершил праведное возмездие за убийство своего герольда. Но теперь, когда первая иллюзия рассеялась, он с содроганием ужаса осознал, что два эти преступления носят совершенно разный характер. Густав, по крайней мере, не отдавал никаких прямых приказов, чего никак нельзя сказать о нем, Рудигере. Одно убийство было внезапным