Мокруха - Ширли Джон

Гм. Пакистанцы, управляющие мотелем, дадут им описание Эфрама. Но регистрировался он, разумеется, по фальшивому водительскому удостоверению, да и того не проверяли особо. Значит, в этой стороне след оборвётся.

Если папочку не найдут мёртвым, копы, вероятно, будут менее расположены искать Эфрама. Едва ли свидетельства папаши примут всерьёз. В чём он может их убедить? Он же не поклянётся, что его дочурка точно тут была. Он ничего не видел... Хотя... Наверное, видел, как она садилась в машину. Впрочем, девчонка уже достаточно взрослая, чтобы копы приняли её за амурную беглянку. Никаких проблем. Никаких очевидных проблем.

У него остались ещё нереализованные планы насчёт этой девчонки. Он хотел её переделать, сочетая методы награды и наказания. Вместо того, чтобы убивать, можно превратить её в покорную и довольную соучастницу. Зачем избавляться от неё сейчас? Эфрам ненавидел облегчать себе пути таким способом.

Он вздохнул.

— Ладно, девочка. Я проявлю великодушие. Твой отец будет жить. Мы перенесём его обратно в машину, на которой он приехал, и отправимся своей дорогой. Надо мне избавиться от этого «Порше», и чем раньше, тем лучше...

Но как же было здорово. Насколько замечательнее всё теперь, без Акишра.

Куда же нам отправиться? задумался он, подхватывая вместе с девушкой бесчувственное тело.

В какое-нибудь место, где они с девчонкой не вызовут подозрений.

В место, где никого не удивят человек в возрасте и его молодая компаньонка. В место достаточно коррумпированное, чтоб обеспечить себе прикрытие.

Разве не очевидно? Лос-Анджелес.

Гарнер сидел у себя на кухне, прикладывая лёд к гудящей голове и ожидая звонка полицейских. Но ему казалось, что толку от копов не будет вовсе.

Свободной рукой он ощупал повязку. Слишком тугая. И частично блокирует зрение правым глазом.

Он снова попытался припомнить подробности нападения. Он вспомнил, как открывал дверь. Потом — бам! — и следующим его воспоминанием было, как над ним хлопочут парамедики. Кто-то нашёл его в стоящем на парковке авто.

Телефон прозвонил, и он ответил ещё до того, как затих первый звонок.

— Да!

— Преподобный Гарнер? Это Брент из Аламедского госпиталя...

Гарнер испустил вздох. Он много помогал госпиталю, и в отделе неотложной терапии его знали. Он консультировал выздоравливающих после передоза и спидоносцев. Но сейчас у него не было времени на дела госпиталя, он хотел только очухаться и продолжить поиски Констанс.

— Брент, я сейчас правда очень-очень занят...

— Я знаю... Я слышал. Но тут девушка умирает и просит послать за вами. Она на грани комы. Передоз крэка. Очень крупная доза. Думаю, её старикан обчистил барыгу, и они смалили всю ночь. Девушку зовут... Беренсон.

— О чёрт.

На грани комы. С крэком это обычно значит, что дело швах, и Алевтия умирает.

Он заслышал голос Алевтин, как только ворвался в палату неотложки. Она умоляла, стонала.

Гарнер развернулся и увидел её в одном из альковов. Обложенная льдом, она покоилась на госпитальной койке. Он понимал, что означают эти пузыри льда. Последнее, отчаянное средство сбить температуру тела, вызванную передозом крэка и смертоносной лихорадкой. Она умирает. А ребёнок?..

Две медсестры и врач хлопотали над ней. Мягко гудела аппаратура, отслеживая жизненные признаки. Теперь девушка снова лежала неподвижно. Перестала вопить и дёргаться.

— Мы снова её теряем, — сказал врач без всякого выражения.

— Где чёртова акушерка? — надрывным голосом, на грани истерики, вопросила одна из медсестёр.

Гарнеру хотелось подойти к Алевтии, потянуться к ней, взять за руку. Но уже слишком поздно; она лишилась чувств и что-то лопотала в приступе делирия.

Боясь что-то предпринять, он стоял и молча молился.

Проползла минута. Он стоял и смотрел. На мониторе, показывавшем сердечный ритм, появилась ровная линия. Устройство издало однократный ровный писк, жалобно возопив в никуда. Синий код. Сердце остановилось.

Они попробовали прямой массаж сердца и ничего не добились. Попытались запустить сердце разрядами дефибриллятора. Это вообще редко получалось, не сработало и для Алевтин. Она умерла.

— Что там насчёт кесарева? — спросила медсестра.

— Ребёнка тоже потеряли, — ответил хирург.

Гарнер подумал горько: Я молюсь в пустоту.

Копы. Надо идти к копам. Рассказать им про Констанс. Найти её.

С пересохшим ртом, слушая, как сердце бухает в груди, Гарнер на негнущихся ногах побрёл к выходу. Ему ничего не хотелось. Только отыскать Констанс.

Ребёнка тоже потеряли.

— Как и я, — вслух сказал Гарнер. — Я тоже потерял ребёнка.

Он не обращался ни к кому в особенности. Может быть, разве что к Богу.

Комната для посетителей была выкрашена белой краской, ярко освещена и уставлена дешёвыми оранжевыми пластиковыми стульями, по большей части такими кривобокими, что садиться страшно. Кроме них, комнату несколько оживляла только отретушированная фотография: осенний пейзаж в Новой Англии. Фотография была не повешена, а посажена на цемент.

Какой-то ребёнок разрисовал её фломастером, накалякав над лесным озером, утопавшим в оранжевом свете заката, комиксовое облачко со словами: Выпусти меня отсюда! Я тону в оранжевом дерьме!

Прентис и Джефф сидели одни в углу, ожидая Лонни. Надзиратель сказал, что Лонни был соседом Митча и дружил с ним ещё до ареста.

— Его друг? — озадачился Джефф. — Странно, что мы никогда не встречались.

— Нет, — сказал надзиратель, — не странно.

В другом углу комнаты мальчишка-чикано весело болтал на испанском с матерью. Мальчишка был толстенький, рябощёкий, с замысловатой причёской: Прентису казалось, что в голове у него кто-то пробил дырку. Вокруг шеи у мальчугана висела золотая цепь, разумеется, фальшивая.

Джефф неловко пошевелился в кресле.

— Думаешь, тот доктор наврал? Доктор Драндху?

— Иисусе, ну что за имечко — будто у злодея из сериалов про Флэша Гордона. Не знаю, Джефф... — Прентис пожал плечами. — Надо расспросить Лонни. Если Митч сам себя изуродовал...

— Это совсем на Митча не похоже. Он всё что угодно может выкинуть, но боль Митч ненавидит. Он вообще ненавидит любой дискомфорт, не то что ты со своим спартанским характером. И если бы он задумал себя увечить, то перед этим по крайней мере забрался бы в душевую. Я хочу сказать, что он никогда себя не запускал.

— Ну да. Эми тоже была с сумасшедшинкой, но я мог бы поклясться, что ей и в голову не придёт себя увечить. Но она же это сделала?

Он умолк, смутившись. Чикано и его мать свели головы теснее и стали вместе молиться по-испански.

Надзиратель сообщил:

— Почти каждый мальчишка тут из банды. Митч был среди них исключением.

Мальчик-чикано молился, слёзы текли по его щекам. Юные бандиты представлялись Прентису немного иначе. С другой стороны, здесь же нет companeros[22] мальчишки, чтобы увидеть это зрелище.

— Знаешь, — шепнул Джефф, — говорят, что девчоночьи банды хуже всех. Они теперь держат девчонок в особом месте. Они прямо как воительницы апачей. Пытают пленных. Нет, серьёзно. Если они кого-то поймали, нассали на него и пинают ногами — всё, ему не жить. Некоторые мальчишечьи банды удовлетворяются подобным унижением и отпускают жертву. С девками не так.

— Я рад, что в этом местечке раздельное обучение.

Запертая ранее дверь скрипнула и отворилась. Вошёл мальчишка. Кровей в нём было намешано вдосталь: немного восточной, может быть, вьетнамской, немного испанской, немного европеоидной. Длинные тёмные волосы ниспадали на плечи. Он носил футболку с эмблемой «Металлики», джинсы и чёрные высокие кроссовки «Адидас». Входя, он едва заметно склонил голову. Мускулистые руки его были покрыты самодельными татуировками: змеи и мультяшные девушки. За ним следовал чернокожий охранник с изрядным брюхом, в униформе цвета хаки, предусмотрительно расстёгнутой там, где выпирал живот, держа руку на кобуре.