Абрахам Меррит - Корабль Иштар

— гласили заголовки.

Неплохая статья, хотя временами я начинал браниться. Я перечитал ее и рассмеялся. В конце концов я сам в этом виноват. Прозвонил телефон, меня вызывал Билл. Он неожиданно спросил:

— Как тебе пришло в голову разговаривать с репортерами о тенях?

Он нервничал. Я сказал:

— Да никак. А почему бы мне не поговорить с ними о тенях?

Какое-то время он молчал. Потом спросил:

— Ничего не направило тебя на эту тему? Никто не предложил ее?

— Все страньше и страньше, как говаривала Алиса. Нет, Билл, я сам поднял эту тему. И никакая тень не нашептывала мне на ухо…

Он резко прервал: «Не говори так!»

Теперь я действительно удивился, потому что в голосе Билла звучал страх.

— Да никакой причины не было. Просто так получилось, — повторил я. — А в чем дело, Билл?

— Неважно. — Я еще больше удивился облегчению в его голосе. Он быстро сменил тему. — Завтра похороны Дика. Увидимся там.

Единственная вещь, которую меня не заставят и не убедят сделать, — это присутствовать на похоронах друга. Если с похоронами не связаны какие-нибудь интересные и незнакомые мне обряды, они бессмысленны. Я хочу помнить друзей живыми, энергичными, проворными. Картина гроба заслоняет это все, и я теряю друзей. По-моему, животные в этом смысле поступают мудрее. Они прячутся и умирают. Билл знает, что я по этому поводу думаю, поэтому я ответил:

— Там мы с тобой не увидимся. — И чтобы пресечь спор, спросил:

— Кто-нибудь клюнул на твою приманку?

— И да и нет. Не настоящая поклевка, как я надеялся, но внимание с совершенно неожиданных сторон. После того как я ушел от тебя, позвонил поверенный Дика и спросил, что мне известно о взятых Диком деньгах. Он рассказал, что они пытаются установить, что с ними сделал Дик, но не могут. Он мне не поверил, конечно, когда я ответил, что ничего не знаю; что у меня только смутные подозрения. Я его не виню. Сегодня утром позвонил душеприказчик Стентона и задал тот же вопрос. Сказал, что перед смертью Стентон снимал значительные суммы, и они не могут установить их местонахождение.

Я свистнул.

— Странно. А как насчет Колхауна и Марстона? Если у них то же самое, то начинает попахивать.

— Пытаюсь установить, — ответил он. — До свидания…

— Минутку, Билл, — прервал я. — Я умею ждать и все такое. Но меня мучает любопытство. Когда мы с тобой увидимся и что мне до того времени делать?

Ответил он таким серьезным голосом, какого я у него не слышал.

— Алан, ничего не делай, пока я не выложу перед тобой карты. Не хочу сейчас ничего объяснять, но поверь, у меня убедительные доводы. Скажу тебе только одно. Твое интервью — это еще одна приманка, и мне кажется, она еще лучше моей.

Это было во вторник. Естественно, я был крайне удивлен и возбужден. Настолько, что если бы кто угодно, кроме Билла, попросил меня сидеть спокойно и ничего не предпринимать, я бы страшно рассердился. Но Билл знает, что делает, я был уверен в этом. Поэтому я ждал.

В среду похоронили Дика. Я просматривал свои записи и начал первую главу книги о марокканских колдунах. В четверг вечером позвонил Билл.

— Завтра вечером у доктора Лоуэлла небольшой прием, — сказал он. — Доктор де Керадель с дочерью. Я хочу, чтобы ты пришел, Обещаю, будет интересно.

Де Керадель? Знакомое имя. «Кто это?» — спросил я.

— Рене де Керадель, французский психиатр. Ты, наверно, читал его…

— Да, конечно, — вспомнил я. — Он продолжил эксперименты Шарко по гипнозу в больнице «Сальпетриер». Начав там, где Шарко остановился. Несколько лет назад при неясных обстоятельствах покинул «Сальпетриер». То ли пациенты умерли, то ли он применял слишком неортодоксальные методы.

— Это он.

Я сказал: «Буду. Мне интересно с ним встретиться».

— Хорошо, — сказал Билл. — Обед в семь тридцать. Надень вечерний костюм. И приди на час раньше. С тобой хочет до прихода гостей поговорить одна девушка.

— Девушка? — удивленно переспросил я.

— Элен, — с усмешкой сказал Билл. — И не разочаровывай ее. Ты ведь ее герой. — И он повесил трубку.

Элен — сестра Билла. Моложе меня лет на десять. Я не видел ее пятнадцать лет. Припомнил озорного ребенка. Глаза слегка раскосые и желтовато-карие. Волосы чуть рыжеватые. Когда я видел ее в последний раз, она была неуклюжей и склонной к полноте. Ходила за мной следом, когда я на каникулы приезжал к Биллу, сидела и молча смотрела на меня, отчего я начинал нервничать.

Трудно сказать, то ли это было молчаливое восхищение, то ли чистейшая проказа. Тогда ей было двенадцать.

Никогда не забуду, как она с невинным видом усадила меня на подземное осиное гнездо; не забуду и того, как., ложась в постель, обнаружил в ней семейство ужей. Первое могло быть случайностью, хотя я в этом сомневался, но второе нет. Я выбросил ужей в окно и впоследствии ни словом, ни взглядом, ни жестом не выдал этого происшествия, получив в награду замешательство девочки от моего молчания и ее явное, но поневоле немое любопытство. Я знал, что она закончила Смит-колледж и изучала искусство во Флоренции. Интересно, какой она стала, когда выросла.

На следующий день в библиотеке медицинской академии я прочел несколько статей де Кераделя. Несомненно, странный человек, и теории у него странные. Неудивительно, что «Сальпетриер» избавилась от него. Если отбросить словесное научное обрамление, главная мысль удивительно похожа на то, что говорил мне много раз рожденный лама в монастыре Джианг-цзе на Тибете. Святой человек и известный чудотворец, искатель странных знаний. Суеверные люди могут назвать такого колдуном. Примерно то же говорил мне греческий монах в Дельфах. Плащ христианства едва прикрывал у него случай явного языческого атавизма. Он предложил продемонстрировать свои способности и сделал это. И почти убедил меня. Припоминая теперь то, что он мне показывал, я думаю, что он на самом деле убедил меня.

Я почувствовал сильный интерес к доктору де Кераделю. Имя бретонское, как и мое, и такое же необычное. У меня в памяти всплыло еще одно воспоминание. В семейных хрониках де Каранаков есть упоминание о де Кераделях. Я просмотрел хроники. Между двумя семействами не было любви, мягко выражаясь. Но то, что я прочел, подогрело мое любопытство к де Кераделю почти до лихорадочного состояния.

Я на полчаса опоздал к доктору Лоуэллу. Дворецкий провел меня в библиотеку. Из большого кресла поднялась девушка и пошла мне навстречу с протянутой рукой.

— Здравствуй, Алан, — сказала она.

Я, мигая, смотрел на нее. Невысокая, но с пропорциями, которые придавали скульпторы афинского золотого века своим танцующим девушкам. Тонкое, как паутина, черное платье не скрывало фигуры. Волосы медного цвета и убраны в высокую прическу. Копна волос на шее показывает, что она устояла перед соблазном короткой стрижки. Глаза золотого янтарного цвета, изящный разрез. Нос маленький и прямой, подбородок круглый. Кожа не молочно-белая, как часто бывает у рыжеволосых, а золотистая. Такое лицо и такая голова могли бы послужить моделью для лучшей золотой монеты Александра. Слегка архаичные, тронутые античной прелестью. Я снова замигал. И выпалил: