Элджернон Блэквуд - Рассказы

Графиня кивнула, чуть вздрогнув.

— Весьма любопытное зрелище, — пробормотала она, — но у меня нет ни малейшего желания увидеть это вновь.

— Самое любопытное в этом зрелище, — ответил доктор одно, — его подлинность.

Подлинность! — у графини перехватило дыхание. Что-то в голосе и выражении глаз доктора испугало ее. Ее ум отказывался понимать смысл сказанного, так сказать, дальше начиналась область потустороннего.

— Вы хотите сказать, что на какое-то мгновение Бинович… повис… в воздухе? — Другое, более подходящее к случаю слово она не решалась произвести.

Лицо великого психиатра оставалось загадочным. Он обращался скорее к сердцу своей собеседницы, чем к ее уму.

— Истинная гениальность, — произнес он с улыбкой, — встречается крайне редко, тогда как талант, даже большой талант, довольно распространен. Это означает, что гениальный человек, хоть на единый миг, становится всем. Становится мировой душой, целой вселенной. Происходит вспышка, отождествление с универсальной жизнью. В этот сверкающий миг он является всем, находится всюду, может все: каменеть в неподвижности с кристаллами, расти с травой, летать с птицами. Он соединяет в себе три этих мира. Вот что означает слово «творческий». Это вера. Тогда вы ходите по воде, аки посуху, двигаете горами, воспаряете в небеса. Потому что вы и есть огонь, вода, земля, воздух. Видите ли, гений — это ненормальный человек, сверхчеловек в высоком смысле слова. А Бинович — гений.

Плицингер вдруг замолчал, заметив, что графиня не понимает. Сознательно погасив охватившее его воодушевление, он продолжал, более осторожно подбирая слова:

— Задача в том, чтобы направить этот страстный творческий гений в человеческое русло, которое поглотит его и сделает безопасным.

— Он влюблен в Веру, — сказала графиня наугад, однако, верно ухватив суть дела.

— Он может жениться на ней? — быстро спросил Плицингер.

— Он уже женат.

Доктор внимательно поглядел на собеседницу, не зная, го ворить ли ей все до конца.

— В этом случае, — медленно Произнес он после паузы, — лучше, чтобы один из них уехал.

Тон и выражение лица психиатра не оставляли сомнений в серьезности его слов.

— Вы хотите сказать, что существует опасность?

— Я хочу сказать, — произнес он сурово, — что этот могучий творческий порыв, так странно сфокусировавшийся на идее Гора-сокола, может вылиться в некий насильственный акт…

—…который и будет безумием, — закончила за него графиня Дрюн, глядя на доктора в упор.

—…которой будет катастрофой, — поправил тот и, не сводя с собеседницы серьезного взгляда, медленно, с расстановкой произнес: — Ибо в момент высшего творческого напряжения этот человек может нарушить физические законы.

Костюмированный бал, устроенный два дня спустя, удался на славу. Палазов нарядился бедуином, Хилков — индейцем, графиня Дрюн появилась в национальном головном уборе, Минский был вылитым Дон Кихотом — все русские выглядели великолепно, хотя и несколько экстравагантно. Однако главный успех среди танцующих выпал на долю Биновича и Веры. Всеобщее внимание привлек также высокий человек в костюме Пьеро — несмотря на банальность костюма, он выделялся благородством облика. Однако его лицо было скрыто под маской.

И все же главный приз, если бы таковой имелся, достался бы Биновичу и Вере: они не просто нарядились в карнавальные костюмы, но мастерски играли свои роли. Бинович в темно-серой, украшенной перьями тунике и в маске сокола был стремителен и великолепен. Все в нем, начиная с коричневого изогнутого клюва и кончая острыми, торчащими из-под перьев когтями, поражало изысканностью и вместе с тем подлинностью. Вера, в голубой с золотом шапочке, из-под которой

Струились волнами распущенные волосы, с парой трепещущих бледно-сизых крылышек за спиной, легко перебирала стройными крошечными ножками. Картину дополняли огромные кроткие глаза и легкие порхающие движения.

Как ухитрился Бинович соорудить свой костюм, осталось загадкой: крылья у него за спиной были настоящими. Прежде они принадлежали одному из тех больших черных соколов, что охотятся над Нилом, сотнями кружа над Каиром и безмолвными холмами Мукаттам. Где раздобыл их Бинович, бог весть. Когда он двигался, крылья шуршали, со свистом рассекая воздух. Он танцевал с одалисками, египетскими царевнами, румынскими цыганками, танцевал превосходно, легко и грациозно. Но с Верой он не танцевал, а летал — скользил по паркету с непринужденностью и страстью, которая заставляла других провожать их глазами. Казалось, они парят над землей. Это было прекрасное, захватывающее и в то же время странное зрелище. Бьющая в глаза экстравагантность этой пары приковала взгляды. Бинович и Вера оказались в центре внимания. Вокруг стали перешептываться:

— Взгляни на человека-птицу! Он так похож на сокола! И неотступно преследует голубку. Какая эффектная погоня! В ней чувствуется что-то зловещее. Кто он? Его партнерше не позавидуешь.

Когда Бинович проносился мимо, толпа расступалась. Ему освобождали путь. Казалось, он постоянно преследует Веру, даже когда танцует с другими женщинами. Человек-сокол не сходил с уст присутствующих. В этой неистовой погоне временами проглядывало что-то слишком откровенное, отталкивающее, кровожадное. Зал был наэлектризован тревогой.

— Это неприлично. Что за манеры! Позор! Ужасно! Вы только посмотрите, как она испугана!

И тут произошла короткая, ничем как будто не примечательная сцена, мгновенно обнажившая ту реальность, жутковатое присутствие которой многие ощущали с самого начала. Бинович приблизился к Вере, зажав в своих длинных, видневшихся из-под перьев когтях программку, но в тот же миг из-за угла вдруг вынырнул Пьеро с такой же программкой в руках. Те, кто наблюдал за ними, утверждали потом, что Пьеро выжидал и вмешался намеренно и что в его поведении чувствовалось что-то властное и покровительственное. Ситуация была самая что ни на есть банальная: у обоих в программке под номером тринадцать, танго, значилось его имя, однако за танцем следовал ужин, поэтому ни Сокол, ни Пьеро не собирались уступать. И тот и другой стояли на своем. И тот и другой желали танцевать только с Верой. Атмосфера накалялась…

— Ну что же, пусть Голубка сама выберет одного из нас, — вежливо улыбнулся Сокол, хотя его пальцы с когтями на концах нервно подергивались.

Однако более искушенный в подобных вопросах или просто более смелый Пьеро учтиво возразил:

— Я бы с радостью подчинился решению Голубки, — за властным тоном Пьеро легко угадывалась раздражающая уверенность в том, что он имеет на девушку права, — но я получил согласие на танец еще до того, как Его Величество Сокол, появился в зале. Поэтому решать буду я.