Стивен Кинг - Полная тьма, ни одной звезды

Я ничего не сказал на это. Он не говорил как человек, который спешил, но возможно таков был его метод.

Он снял шляпу и еще немного причесал волосы назад, но на этот раз он не вернул шляпу назад. Он серьезно посмотрел на меня, затем на Генри, затем вновь на меня.

— Полагаю, вы знаете, что я здесь не по собственной воле. Я считаю, что дела между мужчиной и его женой их личное дело. Это должно быть так, верно? Библия говорит, что мужчина — глава женщины, и если женщина должна научиться чему-то, она должна учиться дома у своего мужа. Книга Послания к коринфянам. Будь Библия моим единственным боссом, то я следовал бы ей, и жизнь была бы проще.

— Я удивлен, что мистер Лестер сейчас не с вами, — сказал я.

— О, он хотел приехать, но я пресек это. Он также хотел, чтобы я получил ордер на обыск, но я сказал ему, что не нуждаюсь в этом. Я сказал, что вы или позволите мне осмотреться, или не позволите. — Он пожал плечами. Его лицо было спокойным, но глаза были проницательными и постоянно в движении: осматривались и вглядывались, вглядывались и осматривались.

Когда Генри спросил меня о колодце, я сказал, мы понаблюдаем за ним и решим, насколько он сообразительный. Если он окажется сообразительным, то мы покажем ему сами. Мы не можем выглядеть так, словно у нас есть что скрывать. Если увидишь, что я щелкаю большим пальцем, сказал я ему, это означает, что по моему, нам стоит рискнуть. Но мы должны договориться, Хэнк. Если я не увижу, что ты щелкаешь, я буду держать рот на замке.

Я поднял свой стакан и допил остатки лимонада. Заметив, что Генри смотрит на меня, я щелкнул большим пальцем. Лишь слегка. Это, могло быть мышечной судорогой.

— О, чем, этот Лестер думает? — Спросил возмущенно Генри. — Что мы держим ее связанной в подвале? — Его руки остались по бокам, не двигаясь.

Шериф Джонс от души рассмеялся, его большой живот, задрожал за поясом.

— Я же не могу знать, что он думает? Меня это особо и не волнует. Адвокаты это блохи на шкуре человеческой натуры. Я могу сказать это, поскольку работал на них, а также против них, всю свою взрослую жизнь. Но… — острые глаза, уставились в мои. — Я бы не прочь осмотреться, только потому, что вы не позволили сделать это ему. Он довольно взбешен этим.

Генри почесал руку. Его большой палец дважды щелкнул, пока он делал это.

— Я не пустил его в дом, поскольку он мне не понравился, — сказал я. — Хотя если быть справедливым, думаю я бы невзлюбил и апостола Иоанна, выступай он здесь за команду «Фаррингтон Кол».

Шериф Джонс громко засмеялся над этим: Хо, хо, хо! Но глаза его не смеялись.

Я встал. Это было облегчением, быть на ногах. Стоя, я был на восемь или десять сантиметров выше Джонса.

— Вы можете осмотреть все, что вашей душе угодно.

— Благодарю. Это сделает мою жизнь намного проще, так ведь? Мне еще разбираться с судьей Криппс, по возвращению, и этого достаточно. Не придется выслушивать одну из юридических гончих «Фаррингтон», тявкающую на меня, если я смогу помочь им.

Мы вошли в дом, я впереди, а Генри шел последним. После нескольких приветственных замечаний о том, насколько опрятной была гостиная и насколько чистой была кухня, мы пошли по коридору. Шериф Джонс бегло заглянул в комнату Генри, а затем мы достигли главной достопримечательности. Я толкнул дверь в нашу спальню со странным чувством уверенности: кровь вернется. Она будет повсюду на полу, расплескана на стенах, и впитана в новый матрац. Шериф Джонс увидит. Затем он повернется ко мне, отцепит наручники, которые висели на его мясистом бедре напротив револьвера, и скажет: я арестовываю вас за убийство Арлетт Джеймс, так ведь?

Не было никакой крови и никакого запаха крови, потому что у комнаты было несколько дней, чтобы проветрится. Кровать была застелена, хотя не так, как стелила ее Арлетт; мой способ был скорее армейского стиля, хотя мои ноги спасли меня от войны, которая забрала сына шерифа. Нельзя идти убивать фрицев, если у тебя плоскостопие. Мужчины с плоскостопием могут убивать только жен.

— Милая комнатка, — заметил шериф Джонс. — Освещается ранним светом?

— Да, — сказал я. — И всегда остается прохладной во второй половине дня, даже летом, поскольку солнце с другой стороны. — Я подошел к шкафу и открыл его. То чувство уверенности вернулось, сильнее, чем когда-либо. Где стеганое одеяло? — скажет он. — То, что лежало в середине верхней полки?

Он, конечно, не сказал, но с готовностью подошел, когда я пригласил его. Его острые ярко-зеленые глаза, почти кошачьи — забегали туда, сюда, и повсюду.

— Куча шмоток, — сказал он.

— Ага, — согласился я, — Арлетт нравилась одежда, и ей нравились почтовые каталоги товаров. Но раз она взяла только один чемодан, — у нас всего два, и другой все еще там, видите его в дальнем углу? — я должен сказать, что она взяла только те, что ей больше всего нравились. И те, что были практичны, полагаю. У нее было две пары слаксов и пара синих джине, и они исчезли, даже при том, что она не любила штаны.

— Впрочем, штаны хороши для путешествия, так ведь? Для мужчины или женщины, штаны хороши для путешествия. И женщина могла выбрать их. Ну, если конечно она спешила.

— Полагаю, что так.

— Она взяла свои лучшие драгоценности и фотографию своих родителей, — сказал Генри позади нас. Я слегка вздрогнул; я почти забыл, что он был там.

— Забрала? Ну, полагаю, что она должна была забрать.

Он еще раз осмотрел одежду, затем закрыл дверцу шкафа.

— Хорошая комната, — сказал он, неспешно возвращаясь в коридор со своей ковбойской шляпой в руках. — Хороший дом. Женщина должна быть сумасшедшей, чтобы покинуть хорошую комнату и хороший дом вроде этого.

— Мама много говорила о городе, — сказал Генри, и вздохнул. — У нее была идея открыть какой-то магазин.

— Магазин? — Шериф Джонс посмотрел на него ярко-зелеными глазами кошки. — Ну и ну! Но на подобное требуются деньги, верно?

— У нее есть те акры ее отца, — сказал я.

— Да, да. — Стыдливо улыбнулся он, как будто забыл про те акры. — И может быть, это к лучшему. «Лучше, жить в пустоши, чем с сердитой женщиной с едким языком». Книга притчей Соломоновых. Ты рад, что она ушла, сынок?

— Нет, — сказал Генри, и слезы хлынули из его глаз. Я благословил каждую.

— Тише, тише, — сказал шериф Джонс. И после этого безразличного утешения, он наклонился, оперившись руками на свои пухлые колени, и заглянул под кровать. — Кажется, там женская пара обуви. Разношенная. Похоже удобная для ходьбы. Не убежала же она босой?

— Она носила парусиновые туфли, — сказал я. — Как раз те, что исчезли.

Они и исчезли. Выцветшие зеленые, те, что она называла своей обувью для работы в саду. Я запомнил их прежде, чем начать засыпать колодец.