Мария Барышева - Последнее предложение

— Зачем ему город? — Таранов взглянул на оконное стекло, к которому прильнула тьма, потом почесал за ухом чинно сидящего рядом Гая, который с вожделением смотрел на колбасу и ронял слюну на пол. — Он же сказал, что он часть этого города.

— Не знаю, не понимаю я его аллюзий. Может, он не хочет быть частью? Может, он хочет быть целым.

— Такое странное было ощущение, когда он держал меня за руку, — Валерий чуть прикрыл веки. — Только смотреть мог и слушать, а прочее… Будто оказался в каком-то взбесившемся скафандре. Делал то, что вовсе не собирался. Но даже не это плохо, а то, что… Я был счастлив. Непонятно это, дико… но я был счастлив. Все вдруг стало так ясно, так просто, так хорошо, все обрело смысл, все казалось таким… — он сглотнул. — Я не хотел, чтобы он меня отпускал — представляете?! Мне казалось, что я умру, если он меня отпустит. Он казался мне… не знаю… чуть ли не богом… бред какой-то! Теперь я понимаю, почему та женщина, Назаревская, называла его «мой родной».

Роман покосился на Сергея и успел заметить, как его губы чуть дернулись, а в глазах что-то полыхнуло — то, что рассказал Валерий, явно было очень знакомо Таранову. Хотя его Денис держал за руку меньше секунды — даже не держал, прикоснулся походя. Своих же ощущений Роман почти не помнил — это было давно и совершенно размылось временем и событиями.

— Пришел сюжет и схватил потерявшийся персонаж… — пробормотал он и криво усмехнулся. Таранов допил свой коньяк и резко встал.

— Ладно, будет на сегодня! — он коротко глянул на Романа. — Если что, я периодически буду на третьем этаже, в бывшей бильярдной… комната через одну от вашей. А если услышишь где-нибудь жуткий грохот, значит, я буду там, — Сергей сгреб со стола свои сигареты. — Попробую чего-нибудь написать — мол, мы всех победили и умотали к чертовой матери!

— Серега, — угрожающе произнес Савицкий. — Кого это еще мы победили? Ты смотри…

— Я фигурально выражаюсь, — Таранов усмехнулся. — Гай, ко мне!

Пес еще раз тоскливо взглянул на колбасу, на Романа, сморщился и затрусил следом за Сергеем к двери. В дверном проеме Таранов остановился, и Валерий встал, громко двинув стулом, и оперся ладонями на столешницу.

— А Майя?.. куда ты Майю?..

Таранов, обернувшись, пронзительно посмотрел на него, молча отвернулся и вышел из кухни. Нечаев покачнулся, потом плашмя ударил ладонью по столу, и Роман, глядя на его чуть побагровевшее лицо, подумал, что Валерий гораздо пьянее, чем казался поначалу.

— Валерка, ты…

— Отвали! — рявкнул Нечаев и шагнул в сторону, зацепив ногой бутылку, которая с веселым звоном покатилась к плите. Развернувшись, он подошел к шкафчику, распахнул его, обозрел пустую нижнюю полку и выругался.

— Вот гад, действительно все попрятал! Ну ладно же!..

— Тебе бы лучше выспаться, — осторожно сказал Роман, глядя на согнутую широкую спину Валерия под натянувшейся тканью рубашки. Нечаев усмехнулся — смешок был безжизненным, звенящим, словно кто-то стукнул палкой по железной ограде.

— Мне лучше выспаться… — он с грохотом захлопнул дверцу и обернулся, чуть пошатываясь. — Вот паскудство! Мало того, что я должен сидеть с этими козлами… так я даже не могу свою жену на берег отвезти… сделать все, как надо!.. Лежит где-то в этом чертовом доме, как мусор!.. а мне лучше выспаться!..

Валерий отошел к окну, прижался лбом к стеклу, его ладони прыгнули к вискам и поползли вниз, к подбородку, натягивая кожу.

— Я не хотел убивать… — шелестнул его голос. — Я… в плечо… в плечо… а это… Он это сделал, он… я знаю… Как же я устал…

— Валерк, я понимаю… — Роман встал, и Нечаев тотчас обернулся и яростно посмотрел на него.

— Да ни хрена ты не понимаешь! Как ты можешь понять?!.. Твоя женщина жива, а моей больше нет!..

Он шлепнул ладонью по подоконнику и стремительно вышел из кухни, по дороге зацепившись плечом за косяк. Роман, вздохнув, закурил очередную сигарету, хотя на сегодня их уже было выкурено столько, что начало першить в горле. Ни к чему сейчас приставать к Нечаеву с утешениями. Ничего, выправится. Хотя очень не понравился Роману этот шелестящий неживой голос, такой непохожий на нечаевский. Может, и стоит Таранову позволить Валерию надраться до такой степени, какой тому хочется? Проспится — отойдет. В конце концов, Денис сказал, что они все соавторы, а значит, что бы ни начало тут происходить — без участия Нечаева оно не произойдет. С другой стороны, неизвестно, сколько у них времени.

По дороге Роман заглянул в приоткрытую дверь гостиной. Опрокинутый стул так и валялся на полу, указывая ножками на диван, но вместо люстры теперь горел один из четырех изящных торшеров, расставленных по углам. В камине чуть потрескивали невысокие юркие язычки пламени, а на медвежьей шкуре перед порталом боком к дверному проему сидела Альбина, поджав под себя ноги и глядя на огонь. Роман приоткрыл дверь пошире, та чуть скрипнула, но если Оганьян и услышала, то ничем этого не показала. Ее красивое лицо было расслабленно-отрешенным, а в темных глазах плясали огненные отсветы. От царящего в гостиной полумрака эти отсветы казались особенно яркими, и чудилось, что глаза Альбины горят изнутри, словно из зрачков и почти сливавшейся с ней цветом радужки выглядывает существо жидкого пламени, заточенное в человеческое тело. Она сидела, не шелохнувшись, точно колыхающийся огонь сейчас был важнее целого мира, и от выражения ее лица Роману стало немного не по себе. Он бесшумно отступил назад и притворил дверь.

По лестнице Роман поднимался медленно — оглядывался, слушал дом. Где-то на первом этаже дважды сонно гавкнул Гай и затих. На втором этаже на далекой винтовой лесенке в полумраке мелькнула чья-то тень и исчезла, а когда он ступил на площадку третьего этажа, со второго долетел почти сразу же стихший перестук каблуков. Они бродили — бродили где-то по особняку, словно призраки — тихие задумчивые призраки, возможно, не менее опасные, чем сам Денис.

Оглядевшись еще раз, он отпер дверь, открыл ее и застыл на пороге. Потому что от окна к нему обернулось видение — волшебное видение, в чем-то длинном, темно-зеленом, струящемся мягкими складками, видение с высокой прической, из которой на правое ухо спускался золотистый локон, видение с плетеным золотом на тонкой шее, видение с южным летним морем в глазах и с притаившейся в изгибе губ тайной, предназначенной только для него одного… чарующее, незнакомое и в то же время такое близкое, и на него нельзя насмотреться — никак нельзя…

Все это пронеслось в его голове в одну секунду и все это он, слегка растерянный, вложил в одно-единственное слово: