Сергей Волков - Пророк Темного мира

Ознакомительный фрагмент

Деньги золотые и серебряные, жемчуга, чаши, каменья на подвесах — все наземь летело, и вскоре уже по колено в богатстве сказочном стоял Архип Скворец. А бармы все шли и шли, все несли и несли Буртасову казну.

— Постой, старик! — закричал Архип, силясь вырвать ноги из сверкающей груды. — Не снести мне за раз столько! Пощади! Довольно! Пощади!

Но незнать лишь смеялся в ответ, скаля длинные желтые зубы. Выл ветер, неслись по черному небу рваные белесые тучи, звенело мертвое золото, погребая под собой возчика.

Вот уже по микитки он в сокровищах. Вот уже по шею. А вот и скрылась под сверкающей грудой Буртасовых богатств плешивая голова Архипа Скворца.

— Поща-ади-и-и-ы! — простонал в последний раз возчик и затих. Некоторое время шевелилась еще блистающая гора, потом скатился с нее под ноги Бойше зеленый камешек-смарагд, что еще изумрудом зовется. Большой, с яйцо курячье, вспыхнул звездным лучом на прощание и канул в мутной лужице.

И в тот же миг исчезли мертвецы, а золотая груда глиняным холмиком обернулась, осела, набок скособочилась. И понял тут Бойша, откуда и другие такие же горушки взялись. Понял — и совсем с надеждой распрощался…

Тут как раз и тишина наступила. Ветер улегся, тучи расползлись. Вызвездило. Посмотрел Бойша на старого незнатя и заплакал. Взмолился из последних сил, на колени пав:

— Отпусти, дедушка! Не за корыстью ведь шел я к тебе… Отпусти…

— Отпустить? — вроде призадумался старик Атям, а потом руки к Бойше протянул — и принялись они расти, и росли до той поры, пока не достали до приказчика и в рубаху на груди не вцепились. — А что за себя дашь? — проскрипел незнать.

Совсем плохо стало Бойше. От страха круги перед глазами загуляли.

— Да что дать-то я могу? Нет у меня ничего. Добро — хозяйское, одежонка — плохенькая, палат не нажил, даже семьи у меня нет…

— Самое дорогое давай! — закричал старик.

— Да окромя жизни нет у меня ничего… — прошептал итер, а в голове словно колоколец серебряный зазвенел: «Талинка! Талинка! Прощай, душа моя, не свидеться нам боле…»

— Талинка… — вымолвил незнать, словно пробуя слово на зуб, и заледенел Бойша, руки-ноги отнялись. — Талинка… Талинка… — все повторял Атям, а глаза его жгли Бойшу, в самую душу заглядывали. Наконец проскрипел старик: — Вижу — не врешь. Самое дорогое она для тебя! Давай ее…

— Да не могу ж я ее дать! — зарыдал Бойша, в холодные стариковы руки вцепился. — Не моя она! Отцова дочь, и чужому обещана-отдана!

Незнать задумался, головой закрутил, пробормотал, вроде тихо, но Бойша услышал:

— Как так? Умом, что ли, тронулся? Самое дорогое — а не его…

Долго думал дед Атям. Бойша уже и ждать устал. Безразлично ему все вдруг сделалось, спать захотелось. Скорей бы уже кончал его хозяин древнего погоста…

— Каждый человек владеет чем-то, каждый что-то дать может! — закричал вдруг незнать, ногой топнул: — Думай! Сроку тебе — пока звезда Керемет не погаснет на небе. Если не придумаешь — тебя возьму, кровь выпью, жилы вытяну, мясо съем, кости сгрызу, остальное волкам брошу. Думай!

Покосился Бойша на звезду, что старик назвал, — горит на восходе, у самого окоема, красный огонек, переливается. А ночь-то уже к исходу! Скоро, скоро солнышко начнет путь свой, и лучи его затмят звезду Керемет…

Начал Бойша думать. По-любому выходило — сам он на растерзание незнатю отдаваться должен.

— Дедушка! — позвал тихонько старика Бойша. — А тебе-то вот самому чего надобно? Может, я службу какую отслужу?

Противно, тоненько захихикал Атям, руками так грудь приказчику сдавил, что кости затрещали.

— Все вы про одно толкуете! Ничего отдавать не хотите, а всё отслужить стараетесь! Вот и глиняшка этот взялся привести ко мне за себя другого, а чтобы не позабыл он про свое обещание, руку я у него отнял, сказал, что ворочу, когда придет он, и награду щедрую посулил. Когда б не жадность его — живым бы отсюда ушел. Ну, готов ли так же отслужить? Приведешь другого?

Сперва обрадовался Бойша, хотел крикнуть: «Да, готов! Приведу!», а потом понял — никогда он не сможет так, как Скворец, созлодейничать. Небылицы плести, головы дурить, жизнь свою выкупая. Да как жить-то после этого? И тут же встала перед глазами Талинка… Получалось: не согласись он на условие незнатя — всему конец.

— Да… — упавшим голосом сказал Бойша, но тут же вновь голову вскинул: — А может, диковину тебе какую? Или зверя? Птицу? Еду? Питье?

Снова захихикал старик:

— Как есть умом ты подвинулся, парень! Погляди на меня — я три сотни лет без малого в этой глуши живу, один, какая диковина мне надобна теперь, а? Думай! Восход близко, погаснет звезда — и ты погаснешь…

«Три сотни лет! — повторил про себя Бойша. — Один! Ни разговором себя потешить, ни словом обмолвиться… Авось не обидит незнать выкупника, не убьет».

— Звезда гаснет! Торопись! — каркнул Атям.

И, набравшись храбрости, сказал Бойша то, что самим дедом Атямом было ему подсказано:

— А не хочешь ли, дедушка, чтобы я какую иную девицу тебе доставил? Ну, убьешь ты меня, загубишь душу зазря. А так и я жив останусь, и тебе польза большая. Помогать тебе будет она, разговорами тешить. Ведь, поди, скучно тебе? Тоскливо? А?

— Не иначе сам Чам-паз твой рот открывал, твой язык двигал! — радостно хохоча, завопил старик. — Так пусть же так и будет! А чтоб не забыл ты, метку на душе твоей я оставлю и сроку дам — три зимы. И покуда службу не выслужишь — не бывать твоей свадьбе.

Колдун разжал руки и… провалился в могилу, будто и не было его!

Задрожал Бойша крупной дрожью, на бок упал, руками по земле, по глине мокрой заскреб, задышал часто-часто — и вдруг, как был на четвереньках, сиганул по поляне прочь. Только у леса на ноги поднялся и тут уж побежал так, как никогда еще не бегал.

…К рассвету проснулись возчики, утреню затеяли. Сторожа Луху обсмеяли — проспал караульный всю ночь, даже смену не разбудил. Когда каша уже поспевать стала, хватились приказчика да старшого. До полудня ждали, по лесу ходили, аукали, потом в дорогу засобирались — обозное дело промедлений не любит.

Версты три от Топтанихи отъехали, глядь — лежит на дороге человек. Сам весь ободранный, грязный, ветками расцарапанный, сучьями побитый. Подняли его, рассмотрели, лицо оттерли — и ахнули! Приказчик молодой, Бойша Логсын! Живой!

Молодой-то молодой, да только сморщенный весь, точно старик…

Молчит, щекой дергает, а в руке, в горсти, вместе с рыжей глиной камень зажат самоцветный, зеленый, с курячье яйцо…

— Смарагд это! — сказал тогда Ефка Баборыкасын. — Такая безделка тыщ семь стоит, Всеблагой Отец свидетель — не вру!