Стивен Кинг - Ученик дьявола

Он надел свой лучший костюм, и хотя вечером было сыро, его подагра была к нему милостива — ничего кроме редких, коротких приступов. Непонятно, почему мальчик просил его оставить дома зонт, но Дуссандер настоял на своем. В любом случае, это был приятный и довольно волнующий вечер. Ужасный коньяк или нет, но Дуссандер не обедал вне дома уже лет девять.

За обедом они обсуждали «Эссен мотор уоркс», проблемы восстановления послевоенной Германии — Бауден задал несколько интеллигентных вопросов об этом и был, похоже, доволен ответами, — и произведения немецких писателей. Моника Бауден спросила, как случилось, что он приехал в Америку так поздно, и Дуссандер, приняв соответствующее близорукости выражение скорби, рассказал о смерти своей вымышленной жены. Моника Бауден выразила искреннее сочувствие. И вот теперь за абсурдным коньяком Дик Бауден сказал:

— Если это слишком личный вопрос, мистер Денкер, то, пожалуйста, не отвечайте… но мне интересно, что вы делали во время войны.

Мальчик слегка насторожился.

Дуссандер улыбнулся и стал наощупь искать сигареты. Он их прекрасно видел, но нельзя было допустить ни малейшего прокола. Моника вложила сигареты ему в руку.

— Спасибо, дорогая леди. Обед был превосходным. Вы отлично готовите. Моей жене так не удавалось.

Моника поблагодарила, она была взволнована. Тодд посмотрел на нее раздраженно.

— Нет, совсем не личный, — ответил Дуссандер, зажигая сигарету и поворачиваясь к Баудену. — Я был в запасе с 1943, как все годные мужчины, но слишком старый для участия в военных действиях. К тому времени на стенах третьего рейха уже был написан приговор безумцам, создавшим его, вернее одному конкретному безумцу.

Он задул спичку и смотрел серьезно.

— Большое облегчение пришло, когда волна пошла против Гитлера. Огромное облегчение. Конечно, — и тут он обезоруживающе, как мужчина с мужчиной, переглянулся с Бауденом, — такие чувства нельзя было выражать открыто.

— Думаю, да, — с пониманием отозвался Бауден.

— Да, — печально произнес Дуссандер, — Только тайно. Я помню однажды мы четверо или пятеро, все друзья, зашли выпить в местный кабачок. Тогда уже не всегда был шнапс или пиво, но в ту ночь было и то, и другое. Мы все знали друг друга почти двадцать лет. Один из нас — Ганс Гасслер — упомянул мимоходом, что фюреру плохо посоветовали открыть фронт против русских. Я сказал ему: «Ганс, ради Бога, думай, что ты говоришь!». Бедный Ганс побледнел и тут же сменил тему. А через три дня он исчез. Больше я его не видел, и, насколько знаю, никто из сидевших с нами в тот вечер тоже.

— Какой ужас! — воскликнула Моника, — Еще коньяку, мистер Денкер?

— Нет, спасибо, — он улыбнулся ей, — Моя жена часто повторяла поговорку своей матери: «Нельзя злоупотреблять блаженством».

Тодд еще сильнее нахмурился.

— Вы думаете, его отправили в концлагерь? — спросил Дик. — Вашего друга Гесслера?

— Гасслера, — мягко поправил Дуссандер. Он посерьезнел. — Многих туда отправили. Концлагеря… они еще тысячу, лет будут позором для немцев. Вот уж, действительно, наследство Гитлера.

— Я думаю, это слишком сурово, — сказал Бауден, зажигая трубку и выпуская удушливое облачко «Черри Бленд». — Я читал, что большинство немцев даже не подозревали, что происходит. Жители Аушвица считали, что там колбасная фабрика.

— Фу, как ужасно, — сказала Моника и состроила мужу гримасу «ну-хватит-уже». Потом, улыбаясь, обратилась к Дуссандеру:

— Мне нравится запах курительной трубки, а как вам, мистер Денкер?

— Мне тоже, мадам, — ответил Дуссандер. Он только что еле-еле удержался, чтобы не чихнуть.

Бауден вдруг потянулся через стол и похлопал сына по плечу. Тодд вздрогнул.

— Что-то ты тихий сегодня. Что-нибудь случилось?

Тодд улыбнулся одновременно и отцу, и Дуссандеру:

— Все нормально. Просто почти все эти рассказы я уже слышал, понятно?

— Тодд, — сказала Моника, — это не совсем…

— Мальчик просто говорит честно, — возразил Дуссандер. — Привилегия мальчишек, от которой взрослые часто отказываются. Правда, мистер Бауден?

Дик засмеялся и кивнул.

— Пожалуй, Тодду пора проводить меня домой, — сказал Дуссандер. — Я думаю, у него еще уроки сегодня.

— Тодд — очень способный ученик, — сказала Моника, но произнесла это почти машинально, глядя на Тодда чуть удивленно. — Обычно одни четверки и пятерки. В прошлой четверти была одна тройка, но он обещал подтянуть свой французский к мартовскому табелю. Так, Тодд-малыш?

Тодд снова широко улыбнулся и кивнул.

— Вам не нужно идти пешком, — сказал Дик, — Я с радостью отвезу вас.

— Я предпочитаю пройтись, подышать воздухом и размяться, — сказал Дуссандер, — И я бы прошелся, если Тодд не против.

— Да конечно, я с удовольствием пройдусь, — сказал Тодд, и его родители просияли.

Они уже дошли почти до угла, когда Дуссандер нарушил молчание. Моросил дождь, и он держал зонт над ними обоими. И все равно его подагра вела себя тихо. Удивительно.

— Ты похож на мою подагру, — сказал он.

Тодд поднял голову:

— Чего?

— И ты, и она были не очень разговорчивы сегодня. Кто откусил тебе язык? Кот или баклан?

— Никто, — пробормотал Тодд. Они повернули на улицу, где жил Дуссандер.

— Я попробую угадать, — сказал Дуссандер не без издевки. — Когда ты пришел за мной, то боялся, что я ошибусь и, как ты выразился, выпущу кота из мешка. Это тебе нужен был этот обед потому что у тебя уже кончились все отговорки. А теперь ты не доволен, что все прошло гладко. Ведь так?

— Какая разница? — нехотя ответил Тодд, пожав плечами.

— А почему все не должно было пройти гладко? — настаивал Дуссандер. — Я умел притворяться еще тогда, когда тебя и на свете не было. Ты умеешь хранить тайну. Этого у тебя не отнять. Но ты видел меня сегодня? Я ведь очаровал их. Очаровал!

Тодд вдруг выпалил:

— Вам не надо было этого делать!

Дуссандер резко остановился и уставился на Тодда:

— Не надо? Как это не надо? Я полагал, что именно этого ты и хотел, пацан! Естественно, теперь они не будут возражать, если и дальше будешь приходить и «читать» для меня.

— А вы не слишком много на себя берете? — горячо возразил Тодд. — А может, мне уже ничего от вас не нужно. Вы что, думаете, что кто-то заставляет меня приходить в ваш мерзкий дом и смотреть, как вы накачиваетесь виски, как старый алкаш из тех, кто слоняется по сортировочной станции? Вы так думаете? — Его голос взвился до тонкой, дрожащей, истеричной ноты. — Потому что никто меня не заставляет. Захочу — приду, не захочу — не приду.