Стивен Кинг - ОНО

Мы приступили и очень старались. Учитывали каждую малость, чтоб потом самим было приятно смотреть. Поначалу, зайдя внутрь, мы было отчаялись. Мрачно, пыльно, валяются какие-то ржавые детали и вороха бумаг. Два небольших окна почти не пропускали свет. Полы не подметались, наверно, тыщу лет. Карл Рун усмехнулся:

— Королевский подарок, так? Вот он, наш клуб, глядите!

А Джордж Браннок, тоже погибший на пожаре, заметил:

— Да. Это просто черное пятно.

Так впервые появилось это название.

И мы приступили… Халлоран, Карл и я. С надеждой, что Бог не оставит нас, что Он подскажет нам, как с этим справиться.

К нам присоединялись и другие. Но даже со всеми «невыездными» нас оказалось маловато. И мы стучали молотками, сверлили, драили. Из Трева Доусона вышел неплохой плотник; он занялся оконными проемами, а Алан Снопс раздобыл для окон цветные стекла, похожие на те, что в церквях.

— Где ты их достал? — поинтересовался я. Алану было двадцать два — самый старший из нас. Мы его звали «Поп Снопс».

Он сунул в рот «Кэмел» и подмигнул.

— Ночные вылазки. — Уточнять, что это такое, он отказался.

Сарай постепенно обихаживался, и к лету мы готовились открыть «клуб». Трев Доусон, взяв себе нескольких помощников, отделил примерно четверть площади под кухню — небольшую, чтоб можно было перехватить гамбургер или антрекот. С одной стороны была стойка; из напитков, правда, имелась лишь содовая. Но ведь мы, черт возьми, работали! А регулярно напиваясь, нам попросту пришлось бы вкалывать в темноте.

В конце концов полы у нас блестели. Трев и Поп Снопс провели электричество (думаю, тоже результат «ночных вылазок»). К июлю мы по субботам приходили в «клуб», попивали «колу», закусывали гамбургером или капустным салатом. Это было чудесно. Мы постоянно трудились над его благоустройством, и пожар застал нас в процессе… Это… отвлекало нас от Фуллеров, Мюллеров и городского совета. Но надо было видеть общее ликование, когда мы с Ивом Маккаслином водрузили вывеску «Черное Пятно», а ниже — «Группа «Е» и гости». Это впечатляло!

Да, это выглядело превосходно и вызывало зависть у белых парней из «клуба унтеров». Они не замедлили ответить на это пристройкой к своему клубу комнаты для отдыха и маленького кафе. Нечто вроде соревнования.

Но мы, к сожалению, не могли состязаться на равных. — Отец грустно улыбнулся мне с больничной койки. — Мы, хоть и были молоды — кроме Снопси, — глупцами не были, и прекрасно понимали, что состязаться наперегонки с белыми — значит бежать со связанными ногами. Мы получили, что хотели, и на этом можно было успокоиться. Но затем… кое-что произошло. — Он смолк, нахмурившись.

— Что произошло, папа?

— Мы обнаружили, что из нас вышел бы неплохой джаз, — с расстановкой продолжал отец. — Капрал Мартин Деверо играл на ударных. Эйс Стивенсон владел корнетом. Поп Снопс мог бренчать на пианино. Не ахти как, но играл. Еще один мог играть на кларнете, а Джордж Браннок был саксофонистом. Остальные подыгрывали — кто на гармошке, кто на гитаре, а кто просто на расческе…

Понятное дело, все это образовалось не вдруг, но уже к августу у нас был небольшой диксиленд, выступавший в «Черном Пятне» по пятницам и субботам. К осени у ансамбля появилась сыгранность, и хотя до мастерского исполнения было далеко (будем смотреть правде в глаза), играли они… — он досадливо взмахнул сухой рукой поверх одеяла, не в состоянии подобрать нужное определение.

— Самозабвенно, — подсказал я, усмехнувшись.

— Вот-вот! — обрадовался отец. — Ты хорошо сказал. Именно самозабвенно. И в наш клуб стали приходить горожане. Даже белые солдаты с базы. Каждый уикэнд у входа толпились люди. Конечно, популярными мы стали не сразу. Сначала на лицах посетителей блуждали снисходительно-недоверчивые гримасы. Но они приходили еще и еще…

Когда начали приходить белые, мы потеряли осторожность. Они приносили с собой свою выпивку. По сравнению с тем, что было в их распоряжении, не только наша, но и выпивка в городских барах казалась не ядреней содовой. Такое было только у избранных: «Чивас», «Гленфиддик». Шампанское, какое подают лишь в ресторанах 1-го класса. «Чамперс» — так они его называли (для нас это было кличкой бестолковых мулов, когда их возвращаешь в загон). Надо было как-то пресечь это, но мы не знали как. Ведь это были горожане! И не просто, а — белые!

Но, как я уже говорил, мы были молоды и очень гордились сделанным собственными руками. И явно недооценили опасность. Мы понимали, что Мюллер и его компания в курсе всего происходящего, но не думаю, чтобы кто-нибудь из нас реально сознавал, насколько это их разъярит. Что это доведет их до безумия… Они жили в старинных викторианских домах Уэст-Бродвея в четверти мили от нас; до их слуха доносились «Блюз тети Хагар» и «Картошка». Это уже было плохо. А еще хуже было сознание, что молодежь в клубе танцует под музыку негров. Ведь там были не только лесорубы со своими «подругами». К этому-то в городе привыкли. Но в наш клуб валом повалила молодежь, обрадовавшись возможности выпить и потанцевать под музыку безымянного джаза, пока в один прекрасный день эту лавочку не прикроют. Съезжались не только из Дерри, но и из больших и малых окрестных городишек — Бангора, Ньюпорта, Хейвена, Кливз-Милз и Олд-Тауна. Приезжали студенты Мэнского университета в Ороно со своими подружками из женского клуба, а когда наш джаз освоил «регтайм», они чуть не разнесли от восторга клуб в щепки… Конечно, официально клуб считался солдатским, и гражданские туда допускались только по приглашениям, но фактически с семи до часу его двери были открыты для всех желающих. Вплоть до середины октября на танцевальном пятачке толклись 5-6 пар, постоянно касаясь друг друга. Специального танцзала не было, но… я не слышал, чтобы кто-нибудь из гостей сетовал на это. Ближе к ночи клуб походил на пустой грузовик, вихляющий и раскачивающийся на большой скорости.

Он замолчал, потянувшись за очередным глотком воды. Глаза его заблестели, когда он продолжил рассказ.

— Ну так вот, Фуллер рано или поздно закрыл бы нас. Сделай он это раньше — не было бы стольких жертв. Всего-то и нужно было конфисковать выпивку, что белые приносили с собой. При его желании этого хватило бы. Для некоторых из нас это означало бы военно-полевой суд и каторжную тюрьму в Рае, для остальных — перевод в другую часть. Но Фуллер медлил. Я думаю, он боялся того же, что и мы: что это разъярит горожан. Мюллер к нему больше не заходил, а майора не прельщала перспектива тащиться за советом в город. Несмотря на кажущуюся твердость характера, майор был крайне нерешителен.