Стивен Кинг - ОНО

Беверли вцепилась пальцами в щеки. Глаза поползли на лоб. Тело покрылось холодным потом. Вновь зазвучал голос, на сей раз сдавленный, старческий, исполненный злорадства.

— Ты будешь плавать здесь со своими друзьями, Беверли. Как и мы. Передай Биллу привет от Джорджа. Джордж по нему очень скучает, но скоро они увидятся. Скажи Биллу, что в одну из ближайших ночей Джордж будет ждать его в чулане, в глазу у него будет торчать струна от пианино, скажи ему…

Голос перешел в сдавленную икоту, и вдруг в отверстии раковины возник ярко-красный пузырь. Возник — и лопнул, забрызгав пятнами крови кафель.

Сдавленный голос заговорил быстро-быстро, всякий раз изменяясь: то это был голос ребенка, то, к ужасу Беверли, девочки, с которой она когда-то была знакома, — голос Вероники Гроуган. Но Вероники уже не было в живых — ее нашли мертвой в канализационном люке.

— Я Мэтью… Я — Бэтти… Меня зовут Вероника. Мы здесь с клоуном… Клоун… Его зовут… клоун, чудовище, мумия, оборотень, человековолк. И ты, Беверли… ты тоже здесь с нами… Мы летаем, плаваем, мы изменяемся…

Из отверстия люка, журча и булькая, забила кровь, забрызгивая раковину, зеркало и обои с лягушками, сидящими на кувшинках. Беверли пронзительно закричала. Попятилась от раковины, забила кулаками в дверь, открыла ее и побежала в гостиную. Отец уже встал с дивана.

— Что за черт?! Что такое с тобой? — сдвинув брови, спросил он. В этот вечер они были дома одни. Мать Беверли работала в вечернюю смену в ресторане «Гринз Фарм».

— Там, в ванной! — истерически закричала Бев. — Там, в ванной, папа… Там…

— Кто-то тебе померещился, Беверли? Померещился, да? — Резким движением он крепко схватил ее руку и стиснул. На лице у него было участливо-встревоженное выражение, но во взгляде было что-то хищное. Такая участливость скорее пугала, чем успокаивала.

— Нет. Там, в раковине… — И не успела она договорить, как в истерике разрыдалась. Сердце колотилось так сильно, что ей казалось, она вот-вот задохнется.

Эл Марш оттолкнул дочь в сторону и двинулся в ванную «Ну что еще выдумала?» — было написано у него на лице. Он пробыл в ванной так долго, что Беверли испугалась.

— Беверли! Иди сюда! — наконец проревел он.

О том, чтобы не пойти, не могло быть и речи. Если бы они вдвоем стояли на краю высокого утеса и отец велел ей прыгнуть в пропасть, инстинкт повиновения почти наверняка принудил бы ее прыгнуть прежде, чем вмешался рассудок.

Дверь ванной была открыта. У раковины стоял отец. Крупного телосложения мужчина, уже понемногу теряющий светло-каштановые золотистые волосы, которые передались по наследству его дочери. Он не был пьяницей, не курил, не бегал по бабам. «Зачем мне бабы? Все, которые мне нужны, у меня есть. Дома», — заметил он как-то. При этом он странно, таинственно улыбнулся. Лицо его не прояснилось, скорее, наоборот. Казалось, туча покрыла тенью каменистое поле. «Они заботятся обо мне, а когда надо, я забочусь о них».

— Какого черта! Что за дурь на тебя нашла! — спросил он, когда Бев вошла в ванную.

Беверли почувствовала, что в горле у нее пересохло и оно словно каменное. Сердце готово было вырваться из груди. Еще немного — и начнется рвота. По зеркалу длинными струями стекала кровь. Лампочка над раковиной была в кровавых пятнах. И Бев отчетливо уловила этот запах, усиленный жаром лампочки. С краев раковины стекала кровь и падала на пол жирными каплями.

— Папа… — хрипло прошептала Бев.

Эл повернулся, на его лице, как часто случалось, когда он был недоволен дочерью, было написано отвращение, и он как ни в чем не бывало принялся мыть руки в кровавой раковине.

— О Боже! Ты меня напугала, девочка. Ну говори! Объясни наконец, что случилось.

Он мыл руки, и Бев видела, как его серые штаны, в том месте, где они соприкасались с раковиной, пропитываются кровью. А если бы он прикоснулся лбом к зеркалу (оно было близко), то кровь перепачкала бы ему кожу. Бев издала сдавленный гортанный звук.

Эл выключил воду, взял забрызганное кровью полотенце и стал вытирать руки. Она смотрела, как кровь размазывается между его пальцами, проникает в линии на ладонях. Бев смотрела и готова была упасть в обморок. Она видела под ногтями у него кровь, точно улики убийства.

— Ну? Я жду! — Эл швырнул кровавое полотенце на штырь.

Кровь… везде кровь, а отец даже не замечает.

— Папа, — проговорила она, не зная, что за этим может последовать, но отец перебил ее.

— Я беспокоюсь о тебе, — сказал Эл Марш. — Я все жду, когда ты подрастешь, а ты, кажется, и не собираешься стать взрослой, Беверли. Все шляешься по улице, дома почти ничего не делаешь. Либо уткнешься в книгу, а сама витаешь в облаках, либо начинаешь чудить, выдумываешь черт-те что. Я беспокоюсь о тебе.

Он неожиданно выбросил руку и больно шлепнул Бев по ягодицам. Бев вскрикнула, не сводя с него взгляда. В правой взлохмаченной брови его застряла капля крови. «Еще немного, и, глядя на него, я, наверное, сойду с ума. Тогда уже будет все равно», — уныло подумала она.

— Я очень беспокоюсь, — сказал отец и снова ее ударил, на сей раз сильнее, выше локтя. Пронзила боль, потом, казалось, утихла. На следующий день в этом месте разрастется желто-лиловый синяк.

— Ужасно беспокоюсь, — произнес он и врезал ей в живот. В последнюю секунду Эл отдернул руку, дыхание Беверли полностью не отключилось, но она согнулась, заохала, у нее брызнули слезы. Отец взглянул безразлично-спокойным взглядом. И сунул кровавые руки в карманы брюк.

— Пора тебе подрасти, Беверли, — сказал он, на сей раз ласково, точно прощая ее. — Ты согласна?

Она кивнула в ответ. В висках стучало. Бев продолжала плакать, но тихо, беззвучно. Если она разрыдается, как говорит отец: «Ну вот, заныла девочка», — он может приняться за нее не на шутку. Эл Марш всю жизнь прожил в Дерри и часто, отвечая на вопросы, а иногда и сам откровенничая, говорил, что хочет, чтобы его похоронили здесь, в родном городке, дай Бог, на сто десятом году. «А почему мне должно быть отказано в вечной жизни, — сказал он как-то парикмахеру Роджеру Орлету, у которого стригся регулярно раз в месяц. — У меня ведь пороков нет».

— Ну, жду твоего объяснения, — произнес он. — Побыстрее, я жду.

— Там была… — Бев попыталась сглотнуть, но стало больно, в горле пересохло. — Там был паук. Он выполз из отверстия раковины, и я… Кажется, он опять туда заполз.