Вера Крыжановская-Рочестер - Бенедиктинское аббатство

Ознакомительный фрагмент

Тотчас по выздоровлении я отправился к герцогу. Так как я не мог иначе доложить о себе, как под именем «Энгельберт», мне отказали в приеме. Тогда я показал перстень, паж взял его и понес в апартаменты герцога. Минуту спустя меня пригласили войти, и я очутился с глазу на глаз с хозяином моей судьбы.

Волнуемый страхом и любопытством, я пристально смотрел на человека, бывшего моим отцом, от которого зависело мое счастье или погибель. Он стоял с нахмуренными бровями и внимательно рассматривал кольцо. При моем входе он поднял голову и подозрительно взглянул на меня.

– От кого получили вы этот перстень? – спросил он грубым и резким голосом.

Сердце мое стучало, и голос дрожал, когда я отвечал почтительно:

– Государь, я побочный сын графини Розы, жены покойного графа Бруно фон Рабенау и…

Он не дал мне договорить и отступил, лицо его побагровело.

– Ложь! Ложь! У Розы фон Рабенау никогда не было незаконных детей!

При таком приеме я выпрямился, смертельно оскорбленный и своей гордости.

– Государь, – с горечью сказал я. – Я пришел не для того, чтобы вы признали меня; жизнь моя или смерть для вас всегда были безразличны, но дело идет о другом ребенке графини Розы, о Нельде, которую вы знаете. Она в монастыре урсулинок и, по неизвестной мне причине, намерена постричься. Хоть ее, по крайней мере, спасите от такой ужасной участи.

Герцог побледнел и, как сраженный, опустился на стул.

– Нельда – дочь графини? – воскликнул он хриплым и прерывающимся голосом. – Невозможно! Ты лжешь, молодой человек!

– Сказал чистую правду, – ответил я, удивленный, – спросите аббатису урсулинок; ей известно это, и она подтвердила мне. Кроме того, у нее документы, касающиеся этой истории.

Из горла герцога вырвалось какое-то хрипение.

– А, подлая интриганка! Она знала, что я ее отец… Что я сделал, Боже мой! Но этого я не хотел. – Он закрыл лицо руками. Инстинктивно я почувствовал, что между ним и Нельдой произошло что-то ужасное.

– Что вы сделали? – закричал я вне себя. – Я чувствую, знаю, вы соблазнили ее?

– Вы знаете, – произнес герцог в испуге. Сам он подтверждал это. Дыхание мое остановилось и ноги подкашивались, но бешенство вернуло мне силы.

– Злодей! Я разоблачу вас. Пусть все узнают, наконец, эту аббатису, которая совершает такие низости, и герцога, пользующего ими.

Герцог был взбешен до последней степени. Выхватив из-за пояса золотой свисток, он свистнул, и толпа пажей и оруженосцев поспешно вошла в комнату.

– Задержать этого сумасшедшего. Он позволяет себе оскорблять меня, – сказал он.

Раньше, чем я успел опомниться, сильные руки схватили меня и увлекли в комнату, где и заперли. Я увидел, что нахожусь в довольно обширном помещении, с богатой, но поблекшей мебелью, с решетчатым окном. Изнеможенный нравственно и физически, я упал на стул. Что выиграл я своей попыткой? Какая участь ожидала меня?

Прошло несколько часов, солнце закатилось, и я остался в темноте. Наконец, ключ повернулся в замке, отворилась дверь, и пошел какой-то человек. Подойдя к столу, он зажег ночник, достал из-под плаща корзинку с кувшином вина, хлебом и куском дичи. Поставив передо мною провизию, он исчез так же беззвучно, как и пришел. Я был голоден, и жажда мучила меня; ел я мало, но выпил несколько стаканов вина, потом сел в кресло и стал раздумывать. Члены мои отяжелели, и я заснул свинцовым сном… Ужасное пробуждение ожидало меня.

Когда я открыл глаза, не знаю через сколько времени, я увидел, что лежу в узкой пустой келье, в монашеском одеянии. Я вскочил на ноги и бросился к двери, но она была заперта. Обессиленный, я прислонился к стене, и тут пришли мне на память слова монаха на кладбище: «Скоро ты будешь монахом против своей воли и от отчаяния наденешь рясу». Предсказание его оказались слишком верно. Да, отчаяние увлекло меня, и я понял, что погиб…

Принуждая себя успокоиться, я огляделся и увидал, что на мне одежда послушника; значит, я еще не принял в бессознательном состоянии обета. Спасение было еще возможно.

Я решил защищаться, бежать, если возможно, скрываться у рыцаря Теобальда и провести у него жизнь, отдаваясь науке. Все, все, решительно все, было лучше потери свободы. Мне казалось, что я задыхаюсь в узкой келье, воздуха недоставало мне. Чем заслужил я такую ужасную участь? Где же Божественная справедливость? Где Бог, покровитель невинных?

Целый ураган зашумел в моей душе, и я возроптал на Того, Кто присвоил себе право распоряжаться судьбами.

И служению Ему я должен посвятить свою жизнь? Так значит все – ложь? Большинство собранных здесь людей, вырванных из общества, вычеркнутых из числа живых, обреченных не иметь более человеческих чувств, все они – жертвы, я уверен в этом, от которых избавлялись искусным образом после того, как нравственными пытками вырвали у них сердце… И все эти жертвы собраны здесь, чтобы служить Богу и славословить Его, чтобы умерщвлять все телесные и душевные страсти во имя этого невидимого палача, утонченная жестокость которого дошла до того, что Он отнял у нас способность понимать Его. Целый ад кипел в моей груди; я был, конечно, в числе падших ангелов, возмутившихся против своего Создателя.

Стук отворявшейся двери прервал мои мысли. На пороге стоял высокого роста монах с надвинутым на голову капюшоном и держал лампу в руках. По золотому кресту на шее я узнал в нем настоятеля.

Он поставил лампу на стол и остановился передо мной, скрестив руки.

Сверкавшие из-под капюшона глаза впились в мои, и со странной на губах улыбкой, тоном начальника к подчиненному, он обратился со словами:

– Несчастный безумец! По лицу твоему я вижу, что ты собирался объявить войну земле и небу. Вдвойне безумный ребенок: перед царственными силами мы одинаково бессильны, как там, так и здесь. А теперь, сын мой, успокойся и выслушай меня; я буду говорить с тобою не как с существом, отданным в мое распоряжение, а как с благоразумным человеком. Ты находишься здесь ни по моему приказанию, ни по моему желанию, но мне приказано сделать из тебя монаха. Какое бы средство я для этого не употребил, оно заранее одобрено. Вне этих стен, ты – заяц, на которого выпустят свору, потому что ты имел неосторожность объявить себя плодом греха молодости, а великие мира сего хотят считаться непогрешимыми. Кроме того, ты выступил против монастыря урсулинок и разоблачил гнусное преступление; ты погиб, так как в собственных интересах герцог и аббатиса постоянно будут покушаться на твою жизнь. Здесь, как член нашей общины, ты независим, ряса создает тебе положение, уважение, отворяет перед тобою все двери, исповедь – совесть человеческую, даже самую преступную. Ты умен, я это знаю, образован, значит, будешь учителем трех четвертей собранных здесь монахов; ты в зависимости только от меня, твоего настоятеля, а я в каждом человеке уважаю ум и достоинство. Только дураков наказываю я, чтобы образумить постом и молитвой; разумных же убеждаю, и они охотно подчиняются монашеским законам. Взамен я даю им сообразные с их умственным развитием занятия, которые спасают их от отчаяния. Мои разумные братья вовсе не рабы; они вместе со мною отстаивают права аббатства. А теперь я спрошу тебя, желаешь ли ты добровольно подчиниться неизбежному, не для меня, но чтобы избавить себя самого от пыток, к которым прибегать мне противно?