Говард Лавкрафт - Сны в Ведьмином доме

Эти последние много писали; сквозь дымку сновидений я разглядел, что их страницы были исписаны самыми разными типами знаков, но никогда я не видел выходящими из-под их пера обычные здесь криволинейные иероглифы. Пару раз, как мне показалось, промелькнул даже латинский алфавит. Большинство этих особей работали значительно медленнее, чем основная масса их собратьев.

В то время мое присутствие в снах ограничивалось ролью пассивного бестелесного наблюдателя, свободно перемещавшегося во всех направлениях, не сходя, впрочем, с проторенных дорог и не превышая обычных здесь скоростей передвижения. Однако с августа 1915 года меня начали тревожить первые намеки на мою телесную форму. Я сказал — намеки, потому что в начальной фазе это было чисто абстрактное чувство, какой-то необъяснимый страх, связывающий мои сновидения с теми приступами брезгливости, что я еще прежде испытывал по отношению к своему телу. До той поры в снах я всячески избегал смотреть вниз на самого себя и, помнится, был рад отсутствию зеркал в огромных комнатах призрачного дома. Одновременно меня беспокоил тот факт, что я запросто мог обозревать поверхность каменных столов, каждый из которых был высотой не ниже десяти футов.

Искушение взглянуть на свое тело во сне между тем росло, и настал момент, когда я не смог уже ему противиться. Сперва, посмотрев вниз, я вообще ничего не увидел. Чуть погодя я понял, что причина эта заключалась в невероятной длине моей шеи. Втянув голову в плечи, я осторожно повторил свой опыт и на сей раз увидел внизу чешуйчатое, переливающееся всеми цветами радуги конусообразное туловище — мое туловище! Это случилось в ту самую ночь, когда едва ли не половина Аркхема была разбужена диким безумным воплем, с которым я вырвался из объятий кошмара.

Понадобилось несколько недель повторяющихся ночных ужасов, для того чтобы хоть как-то приучить меня к своему новому уродливому облику. В снах я двигался среди множества аналогичных тварей, читал книги, снятые с кажущихся бесконечными полок, и часами писал, стоя у монументальных столов и держа стержень в зеленых щупальцах, растущих прямо из моей головы.

Кое-что из прочитанного сохранилось в моей памяти. Это были описания других миров и вселенных, а также той смутной нематериальной жизни, что таится за границами всех вселенных вообще. Были там и повествования о разумных расах, населявших наш мир в незапамятные времена, и потрясающие хроники жизни суперинтеллектуальной цивилизации, которая будет населять его миллионы лет спустя после исчезновения последнего представителя человечества.

Я прочел те главы нашей собственной истории, о существовании которых не подозревает ни один из современных исследователей. Большая часть всего этого была написана на языке иероглифов, который я довольно быстро освоил с помощью специальных учебных машин, — грамматические формы здесь образовывались по принципу агглютинации[104] при структуре корневых систем, не имеющей аналогов в нашей лингвистике.

Многие тома были заполнены совершенно другими видами знаков, изученными мной точно таким же образом. Попадались — хотя и редко — книги на знакомых мне языках. Большим подспорьем в моих занятиях были очень толковые картины и рисунки, помещенные как среди текста, так и в отдельных к нему приложениях. Сколько помню, я составлял описание своей жизни и своего времени на английском языке. Из тех книг, что я читал, я по пробуждении мог вспомнить лишь незначительные и бессмысленные обрывки иноязычных фраз, так легко дававшихся мне во сне, но, независимо от этого, сама суть прочитанного нередко оставалась в моей памяти.

Так я узнал — задолго до того, как наяву изучил сходные случаи амнезии и древние мифы, от которых косвенно брали начало все мои сны, — что окружавшие меня существа были величайшей в истории расой, подчинившей себе время и рассылающей своих невидимых разведчиков по всем эпохам и всем обитаемым мирам. Я узнал также, что мой разум был перенесен сюда на тот срок, в течение которого чужой разум будет владеть моим телом, и что рядом со мной находилось немало таких же плененных сознаний. Я далее как будто общался на щелкающем языке Великой Расы с другими пленниками из разных областей галактики, и прежде всего — нашей Солнечной системы.

Там был один разум с планеты, известной нам как Венера, которому суждено будет жить еще в очень и очень далеком будущем, и другой — с одного из спутников Юпитера, живший шесть миллионов лет назад. Из числа земных обитателей мне встречался один, представлявший крылатую звездоголовую полурастительную расу, господствовавшую в Антарктике в эпоху палеогена; трое — от живших на Крайнем Севере покрытых густым мехом предшественников человека, поклонявшихся богу Цаттогуа; один — от совсем уж чудовищной расы чо-чо; трое — от паукообразной цивилизации, населявшей Землю в позднейший период ее существования; пятеро — от тех жесткокрылых тварей, что придут на смену человечеству и станут в свое время объектом массового переноса сознаний Великой Расы, когда та столкнется с угрозой гибели; встречал я и представителей собственной расы.

Я общался с сознанием Юан-Ли, философа, который будет жить около 5000 года нашей эры в жестокой империи Цань-Тянь; с одним из полководцев большеголовых темнокожих людей, владевших югом Африки за пятьдесят тысячелетий до Христа; с Бартоломео Корци, флорентийским монахом из двенадцатого столетия; с королем Ломара, правившим своей жуткой полярной страной за сто тысяч лет до сокрушительного нашествия с запада низкорослых желтых инуитов.

Я беседовал с сознанием Нуг-Зота, колдуна, возглавлявшего черных завоевателей в шестнадцатом тысячелетии нашей эры; с римлянином по имени Тит Семпроний Блес, квестором времен Суллы; с Хефнесом, египтянином из эпохи Четырнадцатой династии, поведавшим мне страшную тайну Ньярлатхотепа; с одним жрецом периода Среднего царства в Атлантиде; с Джеймсом Вудвиллом, джентльменом из Суффолка, свидетелем бурной Кромвелевской эпохи; с придворным астрономом доинкского Перу; с австралийским физиком Невилом Кингстон-Брауном, который умрет в 2518 году; с великим магом страны Ыхе, бесследно исчезнувшей в Тихом океане; с Теодотидом, греко-бактрийским чиновником из третьего века до нашей эры; с пожилым французом Пьером-Луи Монтаньи, современником Людовика XIII; с Кром-Йа, киммерийским вождем, жившим за пятнадцать тысяч лет до нашей эры, — и еще со многими другими, кого я не уже берусь перечислить.

Каждое утро я просыпался в холодном поту и не раз после того пробовал, опираясь на данные современной науки, решить этот вопрос радикально: либо полностью опровергнуть, либо подтвердить реальную значимость своих снов, — но тогда все наши традиционные понятия о ходе истории предстали бы в совершенно ином, слишком уж фантастическом свете.