Стивен Кинг - Лангольеры

Ознакомительный фрагмент

«Сейчас схватит меня за нос и начнет крутить», — подумал Брайан.

Ник не стал хватать его за нос. Он заговорил с тихой сосредоточенностью, не мигая глядя в глаза Брайана.

— Я вижу в твоих глазах некое выражение, мой друг… Впрочем, мне не было нужды заглядывать тебе в глаза, чтобы знать это. По твоему голосу слышу, по твоей позе в этом кресле вижу. А теперь слушай меня, слушай внимательно: паниковать воспрещается.

Брайан смотрел на него, завороженный взглядом этих голубых глаз.

— Ты меня понял?

С трудом заставил себя ответить:

— Ребят на мое ремесло не берут, если они паникуют, Ник.

— Я знаю. Но теперь уникальная ситуация. Ты должен помнить, однако, что здесь в самолете находится дюжина людей, и твоя работа остается той же самой, как и всегда: доставить их вниз в целости и сохранности.

— Только ты меня не учи, в чем состоит моя работа! — отрезал Брайан.

— Боюсь, в этом была необходимость, — сказал Ник. — Но сейчас ты выглядишь на сто процентов лучше, должен отметить с превеликим облегчением.

Брайан не только начал выглядеть лучше, он стал себя и чувствовать лучше. Ник кольнул в самое чувствительное место — в его чувство ответственности.

«И ведь знал, куда надо ткнуть», — подумал он.

— Слушай, Ник, а ты чем вообще занимаешься? Я имею в виду, чем на хлеб зарабатываешь, — сказал Брайан дрогнувшим голосом.

Ник отодвинулся от него и рассмеялся.

— Атташе британского посольства, старина.

— Ну да, конечно. Заливай, заливай — так я тебе и поверил.

Ник пожал плечами:

— Хм… По крайней мере так написано в моих документах. И меня это вполне устраивает. Если что-то по другому напишут, то скорей всего Механик Ее Королевского Величества. Я исправляю то, что нужно подправить. В данный момент это ты.

— Спасибо, — ответил Брайан растроганно. — Но я уже в исправности.

— Тогда порядок. Тогда — что ты намерен предпринять? Сможешь пилотировать без всех этих наземных штучек? Сможешь избежать столкновения с другими самолетами?

— Я вполне могу и с этим оборудованием пилотировать. А что касается других самолетов, — Брайан показал на экран радара, — то эта хреновина показывает, что никаких самолетов нигде вообще нет.

— Но могут и быть, — тихо заметил Ник. — Может быть, временно радио и радарные волны по какой-то причине заблокированы. Ты, Брайан, упомянул ядерную войну. Я думаю, если ядерный обмен совершился, мы бы об этом узнали. Все равно это не означает, что какого-то серьезного происшествия не произошло. А тебе известен феномен под названием электромагнитный пульс?

Брайан вдруг вспомнил Мелани Тревор: «О! Нам еще сообщили, что над пустыней Мохаве — северное сияние. Может быть, пожелаете бодрствовать, чтобы увидеть такое зрелище?»

Возможно ли такое? Какое-нибудь дурацкое погодное явление?

Подумал, что такое возможно. Но если и так, почему не слышно было по радио хотя бы обычных статических разрядов? Почему на экране радара не было интерференции волн? Только мертвая чернота. И он не подумал, что «Аврора бореалис» стала причиной исчезновения полутораста-двухсот пассажиров.

— Так что скажешь? — спросил Ник.

— Да, ты действительно механик, Ник, — сказал наконец Брайан. — На я не думаю, что здесь электромагнитный пульс. Все оборудование на борту, включая навигационное, работает отлично. — Он кивнул на показания электронного компаса. — Если бы мы пережили электромагнитный пульс, эта штука перевернулась бы вверх тормашками. Но она держит курс намертво.

— Ну и как? Намерен держать курс на Бостон?

И с этим вопросом последние остатки паники покинули Брайана.

«Верно», — подумал он. — «Я теперь капитан этого корабля… и это самое главное. А тебе стоило бы мне напомнить об этом с самого начала, мои друг. Избавились бы от лишних переживаний».

— Логан — на рассвете, при полном незнании, что там внизу произошло. Не пойдет.

— Итак, куда мы летим? Или тебе нужно подумать?

Брайану этого уже не требовалось. Разрозненные мысли начали укладываться в должном порядке.

— Я не знаю, куда, — сказал он. — И думаю, пора поговорить с пассажирами. С теми немногими, кто остался.

Он взял микрофон. Именно в этот момент лысый мужчина, который все время спал в салоне делового класса, просунул голову в кабину.

— Джентльмены, не будете ли вы так добры сказать мне, что случилось со всем обслуживающим персоналом на этом самолете? — спросил он с недоумением. — Я так чудесно поспал… но хотелось бы поужинать.

Дайна Беллман чувствовала себя значительно лучше. Как хорошо, когда вокруг тебя люди и можно ощущать их успокаивающее присутствие. Она сидела с небольшой группой — Альберт Косснер, Лорел Стивенсон, мужчина в поношенном спортивном плаще, который представился как Роберт Дженкинс. Он сообщил им, что является автором более сорока романов с таинственными сюжетами, а теперь летел в Бостон, чтобы произнести речь на собрании любителей мистики.

— Сейчас, — сказал он, — я оказался в ситуации куда более таинственной и экстравагантной, чем когда-либо мог сочинить.

Все четверо сидели в центральной секции. Мужчина в джерси находился в правом ряду в нескольких рядах кресел от них. Он продолжал прижимать платок к носу (который уже больше не кровоточил), величественно страдая в одиночестве. Дон Гаффни присел неподалеку, то и дело с беспокойством поглядывая на него. Разок обратился к нему, чтобы узнать его имя. Джерси промолчал, только пристально посмотрел в глаза Дону Гаффни поверх скомканного платочка.

Больше Гаффни к нему не обращался.

— Послушайте, — взмолилась Лорел, — ну хоть у кого-нибудь есть малейшая идея по поводу того, что происходит? Завтра у меня впервые лет за десять начинается настоящий отпуск, и вдруг — на тебе такое.

Случайно Альберт как раз смотрел в этот момент на мисс Стивенсон. Когда она бросила фразу насчет своего первого настоящего отпуска за последние десять лет, то он заметил как ее взгляд вильнул вправо, и веки часто замигали, словно в глаз попала соринка. В сознании у него вдруг возникла мысль, что эта дама по какой-то причине лгала.

Посмотрев на нее пристальнее, он не обнаружил ничего примечательного: женщина с увядающей былой красотой, быстро покидающая свои двадцатые годы в сторону средних лет (а по мнению Альберта, тридцать лет, уж конечно, были тем возрастом, с которого начинаются «средние лета»), женщина, которая скоро станет блеклой и незаметной. Сейчас, правда, бесцветной ее не назовешь. Щеки пылали. Он не знал, в чем состояла ее ложь, но заметил, насколько она вдруг похорошела и стала почти прекрасной.