Артур Филлипс - Ангелика

VI

— Нора, ты разве не слышишь этот запах? Он все пропитал собою. Он мерзостен, от него кожу словно бы дерет. — Служанка кивнула. — Из-за испарений я едва могла уснуть. Открой окна и вымой все как следует. — Нора отправилась было на поиски источника аромата, но Констанс ее остановила: — Подожди. Я видела трещины на тарелке из хорошего сервиза. Пожалуйста, признайся мне искренне, когда же стряслась эта порча. Ты знаешь, не следует ждать от меня кары, если имела место случайность, но обман — иное дело.

— Прошу прощения, мэм, я знать ничего не знаю про битую посуду.

— Достаточно. Ступай проветривать дом.

Констанс прошла наверх и застыла в дверях, пораженная увиденным: Джозеф выбрил ровно половину лица. Левая сторона все еще принадлежала ее мужу, ее суженому, ее поклоннику. Но правая! Он не подстригал либо стриг бороду; он полностью и бесповоротно скосил ее, открыв половину лица, кою Констанс в прямом смысле слова никогда прежде не наблюдала, половину, что была тут и там запятнана кровью. Джозеф правил бритву и осматривал свою работу в зеркальном стекле.

— Пора меняться, — сказал он крохотному, далекому отражению супруги.

Она медлительно приблизилась.

— В самом деле? Я столь… ты ни словом не обмолвился о сем… решительном намерении. Оно в полной мере… Другие мужчины тоже бреются наголо в это время года?

Белый умывальник отращивал черную бороду в противовес Джозефовой убыли.

— Пора смести прочь прежние обстоятельства. Всепрощение, как сказали бы некоторые.

— Кого же ты прощаешь, моя любовь?

Он лишь добавил на щеку мыльной пены.

— В детстве я стоял там, где ты стоишь сейчас, и наблюдал за тем, как его бреют. Лакей или даже моя гувернантка. Самый процесс казался таинством. Он всегда был чисто выбрит.

— Но в те времена такова была мода. Ты о нем почти никогда не говоришь.

Семь лет знала она лицо Джозефа — неизменное, нестареющее. Ныне же единым духом (или, точнее, двумя половинами) он преподносил ей обширную и совершенную перемену. Он не постарел либо подурнел, нет, он был новым, наново созданным, обрел иные гримасы, кои ей предстояло узнать, и, неоспоримо, стал куда в большей степени итальянцем.

Когда двадцатью минутами позже Констанс возвратилась в комнату, чтобы собрать постельное белье и Джозефовы рубашки, она нашла Ангелику у него на коленях. Отец и дочь перешептывались. Он оделся в преддверии дня; ребенок поглаживал отеческую новообритую щеку сначала собственной ручкой, а после деревянными пальчиками куклы.

— Тебе это нравится? — спросила Ангелика у отца.

Констанс обозначила свое присутствие, и Джозеф обернулся, являя другую щеку, все еще горевшую алым косым порезом. Констанс поднесла супругу полотенце.

— Сколько тебе лет, дитя? — спросил он весьма серьезно у девочки на коленях, покуда Констанс промокала ему кровь.

— Четыре!

Джозеф бросил взгляд на Констанс, словно ответ пояснял нечто, что он имел в виду:

— Ты помнишь себя в таком возрасте?

— Едва ли. Учитывая тяготы тех времен, я о них размышляю весьма редко.

— Мне следует считать, что ты была прекраснейшим из детей — копией женщины, коей ты стала, — сказал он, пока другой, родившийся много позднее прекрасный ребенок сидел у него на коленях, и мать с дочерью обе занялись его лицом.

Они проводили его вместе, Ангелика держала мать за руку. Все окна и двери в доме были распахнуты, июньская атмосфера заполонила его, и Констанс полулежала на кушетке, заключив дитя в объятия. Она гладила волосы девочки, а та в свой черед гладила волосы куклы.

— Я узнавала твоего папочку по бороде, — сказала Констанс, дивясь их взаимному прошлому, кое он сбрил во мгновение ока.

— Вы новенькая, — сказал ей бородач, производя платеж за два переплетенных в кожу гроссбуха, китайскую тушь и украшенный изображением замка футляр для визитных карточек.

— Так и есть, сэр. Мистер Пендлтон недавно принял меня на службу.

— Что же, примите поздравления от одного из клиентов мистера Пендлтона. Ваше присутствие здесь в высшей мере желанно. Лавка сделалась ярче, нежели раньше.

Выговор бородача выдавал в нем джентльмена из высшего общества. В его голосе серебрилась некая нить… глумления? Он отсчитал Констанс монеты — по одной, избыточно медленно, казалось ей ныне, семь лет спустя; она стояла в кухне, наблюдала за Норой, что чистила печь, и почти не вслушивалась в Ангеликин лепет о подвигах принцессы Елизаветы. Память замедляла движения бородача едва ли не до оцепенения, до медлительности просто невообразимой: клиент вдавливал в ладонь Констанс всякую монету, слабо вжимая ее в нежную плоть руки и по монете пересчитывая сумму, безотрывно глядел девушке в глаза. Память убыстрилась до исправной скорости: Констанс вернула бородачу две монеты, завернула его приобретения в тонкую бумагу, скрепила сверток затейливой птичьей печатью «Пендлтон, Канцелярские Товары», поблагодарила клиента и пожелала ему доброго дня.

— Без сомнения, мой сегодняшний день будет изыскан. Мистер Пендлтон, разумеется, готовил ее в точности к этому: он поместил ее за прилавок, добиваясь подобного результата.

— Наши джентльмены платят сверху, дабы ощутить, что достойно провели время с того мгновения, как очутились внутри нашего дома. Их приветствуют запах кожи, вид гладко полированных футляров и, никоим образом не в последнюю очередь, — проговорил мистер Пендлтон, не выказав и следа приятия описуемого либо вожделения к нему, — очаровательные молодые леди, коим положено отвечать на вопросы нашего джентльмена, удостаивать похвалы его вкус к изящным objets,[6] а также направить его внимание к покупкам, каковые она посчитала бы наиболее сообразными аксессуарами для персоны, состоящей с нею в близком знакомстве.

Лишь после этого настала пора наставлений, касавшихся печатей, печаток, ежегодников, футляров для визитных карточек, оттенков и сортов бумаги, надлежащего метода пакования приобретений джентльмена посредством коробки, назначенной хранить бумагу для паковочных коробок.

Мэри Дин насмехалась:

— Весьма благоразумно будет показать свое милое личико в следующий же раз, когда он придет разнюхивать, что да как. Спроси его, да повежливее, в какие чернила ему нравится макать перо. И удостоверься, что мистер Пендлтон осознал: с тех пор, как ты встала за прилавок, местные джентльмены все чаще являются к нему перезаправлять чернильницы. Бьюсь об заклад, наше старичье начнет выливать чернила на улице, чтобы поскорее возвратиться и сунуть свои монеты в очаровательные белые ручки Конни Дуглас. Улицы станут черны, как бомбейское дитя, а нам, простым девушкам, придется купить себе новые башмаки, чтобы переходить чернильные реки вброд.