Ольга Денисова - Карачун

— Не смешно! — бросил им Зимин, едва переводя дыхание.

И когда он добрался до своего иглу, то без сил опустился в снег, вытирая пот со лба.

Руки снова перестали чувствовать холод, но Зимин решил отогреть их над огнем. Встать оказалось намного трудней, чем представлялось. Он несколько раз собирал волю в кулак — как по утрам при звуках будильника, — но не двигался с места. Но как только за деревом ему померещился вернувшийся старик в рубище, Зимин поднялся и принялся складывать костер. И, чтобы не сидеть на снегу, который быстро и охотно вытягивал тепло из живого тела, пришлось еще нарезать немного лапника.

В общем, слепленное из снега кресло, обложенное еловыми ветками и застеленное мушкетерским плащом, показалось Зимину ложем Марии-Антуанетты, на котором не хватало лишь Марии-Антуанетты.

С огнем сначала получалось плохо: сырые дрова не хотели разгораться. Как только выгорал бензин, костер гас. Зимин переложил его несколько раз, прежде чем занялись сучья потолще. И только когда пламя обрело уверенность, а в глубине костра появились светящиеся насквозь угли, он рискнул положить в костер главный трофей — сосновый ствол.

Руки отогрелись легко и болели недолго. Зимин стащил с головы шарф и подвесил его на воткнутой в землю палке — чтобы просушить. Носки из верблюжьей шерсти остались без подошвы: вытерлись напрочь. А казалось бы — снег, не асфальт… Зимин подумал, что, когда отдохнет, вырежет из одеяла стельки.

Он с наслаждением снял узкие ботинки и вытянул ноги в сторону огня. Хорошо…

Старик вышел к костру не таясь.

— Пришел? — спросил Зимин, поднимая лицо и чувствуя себя боссом в кресле, закинувшим ноги на стол.

Старик промолчал, сел рядом и обхватил колени руками.

— Греться у моего костра все горазды. А вот помочь дров собрать что-то никого не нашлось… — проворчал Зимин, ощущая, как от тепла глаза слипаются и голова падает на грудь. А что? Можно немного и подремать… Огонь довольно облизывал бревнышко, как пацан эскимо.

— Подремли, подремли… Я разбужу в случае чего.

— Шутишь?

— Наверное.

— Обманешь ведь, подлый… А я такой… доверчивый, да… — Зимин зевнул.

Невидимые ведьмы бабочками слетались на огонь, раздувая его невидимыми метлами. Призраки в серых саванах прятались за деревьями, с любопытством глядя на веселое, потрескивающее пламя. И даже лешие зашевелились: вытягивали шеи, скептически хмурили кустистые брови, удивляясь то ли наглости Зимина, то ли его находчивости.

— Слушай, — Зимин стряхнул сон с лица, — скажи честно: ты мне послан в наказание за то, что я теще сказал?

— Меня никто не посылает, я прихожу сам, — с достоинством фыркнул старик. — И мне совершенно все равно, что ты сказал теще.

— Ну да, — Зимин достал из-за пазухи сигареты. — Покурить не хочешь?

— Давай, — к его удивлению согласился старик.

Зимин прикурил от горящей веточки и протянул ее старику.

— Ну подумай сам: зачем силе, укорачивающей день, заниматься чьим-то воспитанием, придумывать какие-то наказания? Это слишком мелко.

— А как же божья кара? — Зимин выдохнул дым вверх, прямо в рой маленьких белых бесенят, спустившихся поглядеть на костер. — Говорят ведь: «бог наказал».

— Я не бог. И если бог, о котором ты говоришь, кого-то наказывает, то какой же он мелочный тип. Представь: подслушивает, подсматривает, записывает в блокнот, чтобы ничего не забыть. Смешно.

— А кто ты, если не бог? Может, враг человеческого рода?

— Человеческий род много о себе думает, — изрек старик, пуская красивое колечко дыма, — если считает, что я стану с ним враждовать.

Бревнышко в костре занялось и стрельнуло смолой вверх: маленькие белые бесенята на миг смешались с маленькими рыжими бесенятами. Невидимые ведьмы, которые осторожно подбирались к огню, в испуге порскнули в разные стороны.

— Чего испугались? — усмехнулся Зимин. От сигареты вело голову, веки тяжелели, и не хотелось всматриваться в темноту. — Никто вас не съест.

Эх, съесть бы сейчас хоть чего-нибудь! Например, зайца сырьем. А впрочем, зайца можно и поджарить. От мысли о жареном зайце больно кольнуло желудок, Зимин сглотнул набежавшую слюну и затянулся поглубже.

Сквозь лапник и одеяльце сочился холодок, но лицо жгло жарким пламенем, и ноги согрелись. А если не шевелить пальцами — то и не болели. Ну почему бы не подремать немного? Мысль была столь соблазнительна, что Зимин решил, что проспит не больше получаса: ну чем он не Штирлиц?

— Толкни, если что… — сказал он старику, потянулся и устроился поудобней, ногой подвинув бревнышко поглубже в костер.

И стоило ему закрыть глаза, невидимые ведьмы неслышно двинулись к костру, призраки, зажимая смешки длинными костлявыми пальцами, на цыпочках вышли из-за деревьев, и даже лешие, неуверенно переглядываясь, полезли из нор.

— Кыш, нечисть… — пробормотал Зимин и вяло махнул рукой.

Сладко поплыла голова, и он начал проваливаться в сон, как самолет проваливается в воздушную яму, — с ощущением невесомости, свободного полета. И тощенькое байковое одеяльце натянулось и летучим кораблем закачалось в воздухе, медленно разворачиваясь, чтобы лечь на курс.

— Земля, прощай, — то ли шепнул, то ли хотел шепнуть Зимин и увидел рядом со своим летучим кораблем невидимую ведьму.

— Летим! — она сделала быструю петлю вокруг него и помчалась вперед и вверх, пробив толщу леса. Ведьма была совершенно голой.

— Эй, я не могу так быстро! — крикнул он ей вслед.

— Тебе мешает сила, укорачивающая день, — философски заметил один из призраков, примостившихся на корме. Призраки переглянулись и расхохотались. — Притяжение земли.

— Что тебе на этой земле? — ехидно спросил другой. — Смотри, какой простор!

Ветер дернул паруса летучего корабля, стоило тому подняться над лесом, и погнал по круглобоким волнам сосновых крон, меж острых рифов еловых верхушек. Призраки с хохотом кувыркнулись с кормы, как водолазы в ластах, — спинами вперед. Но тут же появились за бортом:

— Прыгай к нам! Не бойся! Прыгай!

Он прыгнул. И чокнутые мельники закрутили жернова-шарманки! Такого бесшабашного веселья Зимин не видел ни разу в жизни: он колбасился с маленькими белыми бесенятами, плясал канкан, обнимаясь с ведьмами (потому что не умел танцевать фламенко), орал песни с призраками в саванах и свистел в четыре пальца. Он взмывал к звездам и пикировал к земле, и полоскался в джакузи из тугого ветра, и нырял в глубь леса, дразня ворчливых и недоверчивых леших. И валялся на облаке, как на перине, глядя в звездное небо — в окружении голых невидимых ведьм. И снова оказывался в хороводе, который пьянил не слабей коньяка под сумасшедшую музыку чокнутых мельников.