Стивен Кинг - Салимов удел

— Он никого тебе не напомнил?

— Ага, — сказал Джимми. — Ван Хельсинга.

В четверть одиннадцатого Ева Миллер спустилась в погреб за двумя банками кукурузы, чтобы отнести миссис Нортон, которая, по словам Мэйбл Уэртс, слегла. Почти весь сентябрь Ева провела в кухонном пару, усиленно хлопоча над домашними заготовками: она бланшировала овощи, раскладывала в банки и заливала парафином горлышки болловских банок с домашним желе. Сейчас в ее безупречно чистом подвале с земляным полом на полках аккуратно выстроились две с лишним сотни банок — консервирование было одной из самых больших радостей Евы. Ближе к концу года, когда осень плавно перейдет в зиму и до праздников окажется рукой подать, она добавит к своим запасам начинку из изюма с миндалем.

Ева открыла подвал, и в ту же секунду ее поразил запах.

— Ёлки-моталки, — пробормотала она себе под нос и решительно двинулась вниз, словно переходила вброд грязную лужу.

Ее муж сам сделал этот подвал, выложив стены камнем, чтобы было прохладнее, и время от времени в широкие щели забиралась какая-нибудь выхухоль (или сурок, или норка), да там и подыхала. Должно быть, так было и на этот раз, хотя Ева не припоминала, чтобы когда-нибудь воняло так сильно.

Она добралась до низа и двинулась вдоль стены, щурясь в слабом свете двух пятидесятисвечовых лампочек под потолком. «Надо бы заменить на семьдесят пять свечей», — подумала Ева. Она достала консервы (в каждой банке под крышкой лежал ломтик красного перца, а на этикетках ее собственной рукой было аккуратно выведено синими чернилами «КУКУРУЗА») и продолжила обход, втиснувшись даже в щель за огромной топкой, от которой отходило множество труб. Ничего.

Ева опять вернулась к ведущей в кухню лестнице и пристально огляделась — руки в боки, лоб нахмурен. С тех пор, как два года назад она через Ларри Крокетта наняла двух парней выстроить за домом сарай для инструмента, большой погреб стал гораздо опрятнее. Здесь осталась печь с торчащими во все стороны изогнутыми трубками, похожая на выполненную импрессионистом скульптуру богини Кали, маленькие круглые окошки — их скоро придется закрыть, потому что настал октябрь и тепло превратилось в драгоценность, и закрытый брезентом биллиардный стол, когда-то принадлежавший Ральфу. Несмотря на то, что с тех самых пор, как в 1959 году Ральф погиб, никто не играл, Ева каждый май тщательно пылесосила сукно. Больше здесь, внизу, ничего особенного сейчас не было — коробка с книжками в мягких обложках, которые Ева собирала для Камберлендской больницы, скребок со сломанной ручкой, доска со вбитыми в нее колышками, откуда свисал кой-какой старый инструмент Ральфа, сундук, где лежали шторы — теперь, вероятно, совсем заплесневевшие…

И все-таки тут воняло.

Взгляд Евы сосредоточился на маленькой полудверке, которая вела еще ниже, в подпол, но туда она сегодня идти не собиралась. Кроме того, стены подпола были из твердого цемента. Непохоже, чтобы туда сумел забраться какой-нибудь зверек. И все же…

— Эд? — вдруг безо всякой причины тихонько позвала она. Ровный звук собственного голоса напугал Еву.

Слово умерло в тускло освещенном подвале. Ну, и зачем она это сказала? Что, скажите на милость, тут делать Эду Крейгу, даже если здесь есть, где спрятаться? Пить? Без подготовки Ева не могла придумать, какое место в городе нагоняло бы на пьющего большую тоску, чем ее подвал. Уж скорее Эд ушел в лес со своим никчемным приятелем, Вирджем Ратбаном, пропивать чьи-нибудь денежки.

Ева все-таки задержалась еще на минутку, обшаривая взглядом подвал. Страшно воняло тухлятиной — просто устрашающе. Она понадеялась, что делать фумигацию не придется. Бросив последний взгляд на дверку подпола, она пошла обратно наверх.

Отец Каллахэн выслушал их (всех троих), и к тому времени, как священника полностью ввели в курс дела, было чуть больше половины двенадцатого. Они сидели в прохладной и просторной гостиной у Каллахэна, а солнце текло в широкие окна фасада такими толстыми снопами, что хоть режь их. Наблюдая за сонно танцующими в солнечных тоннелях пылинками, Каллахэн вспомнил где-то виденный старый мультфильм: уборщица со щеткой изумленно уставилась на пол — она вымела из комнаты кусочек собственной тени. Теперь сам он испытывал отчасти сходные чувства. Второй раз за двадцать четыре часа Каллахэн столкнулся с абсолютно невозможным. Только сейчас это невозможное получило подтверждение из уст писателя, вроде бы неглупого мальчугана и доктора, которого в городе уважали. И все-таки невозможное есть невозможное. Нельзя вымести прочь собственную тень. Вот только, кажется, именно это и произошло.

— Принять ваши слова было бы куда легче, если бы вы сумели распорядиться насчет грозы и отказа электропитания, — сказал он.

— Все это истинная правда, — ответил Джимми. — Уверяю вас.

Отец Каллахэн поднялся и что-то достал из черной сумки Джимми — две усеченных бейсбольных биты с заостренными концами. Повертев одну в руках, он сказал:

— Всего минуточку, миссис Смит. Будет совсем не больно.

Никто не засмеялся.

Каллахэн вернул колья обратно, подошел к окну и выглянул на Джойнтер-авеню.

— Все вы говорите очень убедительно, — произнес он. — И, полагаю, мне следует добавить мелкую деталь, которой вы не располагаете.

Священник опять повернулся к ним.

— В витрине мебельного магазина Барлоу и Стрейкера висит объявление. Оно гласит: «Закрыто до особого распоряжения». Сегодня утром, ровно в девять, я сам приходил туда обсудить голословные утверждения мистера Бэрка с этим вашим таинственным мистером Стрейкером. Магазин заперт — и с парадного, и с черного хода.

— Вы должны признать — это сходится с тем, что сказал Марк, — заметил Бен.

— Может быть. А может быть, это чистая случайность. Позвольте мне еще раз спросить: вы уверены, что без католической церкви не обойтись?

— Да, — ответил Бен. — Но, если придется, мы отправимся без вас. Если дойдет до того, что я останусь один — я пойду один.

— Нет нужды, — поднимаясь, отозвался отец Каллахэн. — Следуйте за мной к храму, джентльмены, и я выслушаю ваши исповеди.

Бен неуклюже опустился на колени в затхлой сумрачной исповедальне. Голова шла кругом, в ней царил полный разброд и один за другим мелькали сюрреалистические образы: вот Сьюзан в парке, вот миссис Глик отступает перед импровизированным крестом из шпателей и ее дергающийся рот зияет, как открытая рана, вот из ситроена на нетвердых ногах вылезает одетый как пугало Флойд Тиббитс и кидается на него, вот Марк Питри нагнулся к окошку машины Сьюзан. Бену в первый и последний раз пришло в голову: а не сон ли все это? — и его усталый рассудок с готовностью уцепился за такую возможность.