Игорь Николаев - Дети Гамельна

— Тоже такого хочу, — пробормотал Гунтер.

— Легко, — отозвался Крау, не оборачиваясь и все так же продолжая поглаживать ворона. — Всего каких-нибудь лет триста повыводи породу, и получишь такого же.

— Карту, — отрывисто бросил девенатор, и отец Йожин сноровисто выложил на стол рядом с полотно старый, темно-желтый лист пергамента, испещренный какими-то линиями и значками. Швальбе поскучнел — ознакомившись на практике с кривизной рук наследников Меркатора и Ортелиуса [4], он предпочитал проводников с острым кинжалом возле гульфика или кошелем монет в карманах, по обстоятельствам. Но мастер Гарольд и Йожин антипатии ландскнехта не разделяли. Вместе с Крау они втроем углубились в толкование “сообщения” ворона, сопоставляя его с криволинейностями карты.

— Вроде, сходится, — проговорил наконец Йожин, отдуваясь так, словно переколол поленицу дров на солнцепеке. — Если вот так линии прочертить, то где-то здесь и должно быть…

— Похоже на то… — сумрачно согласился Гарольд. — Если со сторонами света не намудрили. Кладбище… Да, вероятно.

— Старое, должно быть, — вставил слово Крау. — В местных краях погосты используют до тех пор, пока скелеты не начинают переваливаться через ограду. И не оставляют, и не забывают.

— Думается мне, это еще со времен Черной Смерти, — задумчиво протянул Йожин. — Народ повымирал, а кто остался, ушел ближе к городам или вообще в другие края. Потом все забрал лес, о кладбище забыли… надо бы побродить по округам, посмотреть церковные записи, вдруг где упоминания найдем в старых книгах.

— Нет времени, — резко сказал Гарольд.

— Допросить местных еще раз! — предложил Швальбе. — Такого не может быть, чтобы никто не шастал по округе да не наткнулся на такое место. Молчат, сукины дети! А мы полдня потеряли.

— Ничего не скажут, — уверенно пробасил Крау. — Они и гонца-то отправили только потому, что боялись, как бы тот не оставил весточку, куда отправился. Страшнее нежити или инквизиции только и нежить, и инквизиция в одном кувшине. Сельские наверняка знают про погост, но боятся, что нечистый подогреет с одного бока, а святые отцы — с другого. Будут молчать даже под пытками.

— Ну, огоньку я, положим, найду, — в растяжку промолвил Швальбе, хищно раздувая ноздри, — да и расспросить, как надо, сумею.

— Довольно, — сурово сказал Гарольд, оборвав увлекательное обсуждение. — Давайте без… эксцессов. Позволю себе напомнить, что это люди. Несчастные, запуганные люди, которых мы обязаны защитить. По зову христианского долга и во исполнение обета Deus Venántium, Божьих Охотников.

— Я не в Ордене, — быстро вставил Швальбе. — Мне можно. По первости надо настрогать лучинок. Тоненьких, но из сухого дерева…

— Заткнись, Гунтер, — устало потребовал Йожин и продолжил, обратившись уже к девенатору. — Что думаешь делать?

— Схожу туда, — просто ответил Гарольд, отмеряя пальцами расстояние на карте. — Здесь пути на пару часов, хватит, чтобы оглядеться на месте, прикинуть нож к носу. Потом залягу в засаде, погляжу, что ночью будет. А дальше… как получится.

— Я с тобой, — немедленно вызвался Швальбе и сразу сник под перекрестными взглядами — насмешливым у Крау, злобным Йожина и снисходительным Гарольда. Один ворон сделал вид, что не слышал изреченной глупости.

— Мал еще, — исчерпывающе пояснил монах. — Твое дело от разного разбойного люда охранять. Это ты умеешь, за то взят и оплачиваем. А дела Темной стороны — не для тебя. Йожин развернулся к Гарольду.

— Но в чем-то парень прав. Один девенатор туда уже пошел и сгинул. Может…

Монах умолк, предоставляя собеседнику решить, как можно истолковать фразу.

— Может, — чуть надменно отозвался мастер. — Но не стоит. Я несколько постарше, опытнее… и сильнее, коли уж начистоту. Так что ждите.

Солнце закатилось за горизонт, укрывшись в густых кронах леса. Ночь резко и властно вступила в свои права, изгоняя последние сиротливые лучики света. В выгородке-чулане оглушительно храпел Крау, шевеля во сне своей бородищей. За дверью пропел пару куплетов препохабной песенки Швальбе, звучно выматерился и затих. Видимо, тоже отправился на боковую. Забрехали длинно и тоскливо деревенские псы, слышались приглушенные голоса деревенских, которые после заката повыбрались на улицу, чтобы скорее подготовиться к ночи. Дров там натащить или еще чего.

Отец Йожин отстраненно подумал, что у местных, наверное, все дело стоит, чем они там на жизнь зарабатывают… Никто не решался казать нос из дома, пока неприветливые и страшные чужаки стояли на постое с разными хитрыми грамотами при церковных печатях.

Что ж, судьба у них такая…

Монах помолился на ночь глядя, покрепче прикрыл ставни, накинул засов на дверь. Задумчиво подержал в руках требник, отложил в сторону. При свете одинокой свечи покопался в дорожной сумке и с самого дна достал томик, обтянутый красивой дорогой кожей.

Йожин опустил седалище в единственное на весь дом деревянное кресло, взвесил в руках книгу и открыл первую страницу. На белом листе жирным витиеватым шрифтом было выведено «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля». Монах опасливо оглянулся, но единственной компанией ему оказался здоровенный серый кот, вылезший из-под стола. Непрошеный пушистый гость сел у кресла и внимательно посмотрел на человека, посверкивая зелеными глазами.

Йожин на всякий случай перекрестил кота. Зверь презрительно дернул хвостом и скривил умную морду, изобразив бесконечное презрение.

— Пшел отсюда, — буркнул Йожин, который не любил котов.

Утвердившись, наконец, в мире и гармонии, монах перелистнул страницу и углубился в чтение.

Шло время, свеча прогорела до середины. Йожин, покачивая головой и прикусив от усердия язык, читал труд бакалавра Рабле. Книга захватила все внимание монаха, и он не сразу разобрал странный звук, идущий из-под стола. Зашипела и треснула свеча. Йожин встрепенулся, бормоча «нагар пора снять…» и замер.

Кот сидел на полу, буквально обвившись вокруг ножки стола, шерсть у него не то что встала дыбом — пошла иголками, как у ежа, так что можно было уколоться даже взглядом. Хвост подметал грязный пол, хлеща, как плетка, по бокам зверя. Уставившись на дверь, кот утробно подвывал, очень низко, почти на грани слышимости.

— Бесова скотина, — сказал Йожин, примериваясь, чем бы швырнуть в хвостатую тварь, и тут осознал, что завывание хвостатого — единственный звук, который монах слышит. Умолкли собаки, тяжелая, давящая тишина опустилась на деревню.

Кот скребнул лапой доску пола и неожиданно бросился к Йожину. Не успел монах и пальцем шевельнуть, а комок вздыбленной шерсти уже прижался к бедру, тихонько взвизгивая. Теперь кот не подвывал, а буквально рыдал, почти как младенец. Йожин машинально накрыл его ладонью, чувствуя, как дрожит кошачье тельце, неожиданно маленькое под густой шерстью. Зверек прижался еще теснее, и вцепился когтями в рясу.