Джонатан Келлерман - Голем в Голливуде

Ознакомительный фрагмент

Развелся?

Дважды?

Ого.

Надо бы его пригласить.

Надо кого-нибудь ему сосватать.

Друзья детства неуклонно достигали ожидаемых высот. Врачи, юристы, дантисты, работники сомнительной «финансовой» сферы. Переженились между собой. Понабирали ипотек. Обзавелись здоровыми прелестными детишками.

Вот потому-то его не волновало, что он превратился в шаблон – сильно пьющего копа-бирюка. А чего волноваться – это же не его шаблон.

Он избегал общину, но был рад ее благоденствию.

Кто-то веровал, избавляя его от бремени.

Но главное, надо думать об отце. Сэм Лев никогда бы не переехал, и, следовательно, Джейкоб тоже.

Причина, она же оправдание бездействия.

Несмотря на соседство с фешенебельными минидворцами Южного Беверли-Хиллз и Беверливуда, их уголок всегда считался непрезентабельным. Одноклассники сходили с ума, гоняясь за последним писком – кроссовками «Эйр Джордан» и «Рибок Памп». А Джейкоб получал немодные школярские кроссовки на липучках – раз в год, ко Дню поминовения. У Левов не было телевизора, и лишь с началом войны в Заливе Сэм купил плохонький черно-белый ящик – вести учет «Скадов», выпущенных по Израилю. По окончании боевых действий телик с табличкой «продается» выставили на лужайке. Покупателей не нашлось. Джейкоб отволок его на помойку.

Уже то, что он был единственным ребенком, превращало его в отщепенца. Его родители, свободолюбивые и глубоко набожные, познакомились и поженились довольно поздно и взрастили Джейкоба в этаком интеллектуальном и социальном пузыре, где не было многочисленной родни, какая пеленала его сверстников, – бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек и кузенов, которые ни на секунду не оставляют дитятко в одиночестве.

Джейкоб часто бывал один.

В дверях магазина он вспомнил об отключенном телевизоре, переселившемся на кушетку. Отец был бы в восторге.

Продавец приветствовал его по имени. Джейкоб покупал здесь почти все.

Меню холостяка.

Меню копа-холостяка. Пора улучшать жизнь.

Он взял два хот-дога и четыре бутылки «Джима Бима».

Глянув на спиртное, продавец Генри покачал головой:

– Дружеский совет: отоваривайтесь в «Костко»[5].

– Заметано. – Джейкоб уже достал из бумажника двадцатку, но передумал и подал продавцу кредитку «Дискавер».

Ожидая оплаты, глянул на банкомат. Чек тоже лежал в бумажнике – не хотелось оставлять его дома. Джейкоб усмехнулся, представив, как аппарат изрыгнет дым и взорвется, тужась разом выдать сотню тысяч.

– Не проходит, – сказал Генри.

Неисчерпаемый лимит, твою мать. Ничего удивительного. Лос-анджелесская полиция. Всегда выберут компанию вроде «Дискавера». Джейкоб расплатился наличными, взял покупки и ушел.

В неделю раз пять, а то и больше он ходил этим маршрутом, и все было так рассчитано, что вторая сосиска доедалась точнехонько на пороге дома. В двух кварталах от дома в кармане загудело. Джейкоб затолкал в рот последнюю четверть второй сосиски и выудил телефон, надеясь, что звонит патрульный Крис Хэмметт.

Отец.

Джейкоб поспешно дожевал слишком большой кусок и, поперхнувшись, ответил:

– Алло?

– Джейкоб? У тебя все хорошо?

Давясь, он проглотил сосиску.

– Все замечательно.

– Я не вовремя?

Джейкоб стукнул себя по груди:

– …нет, ничего…

– Давай я перезвоню.

– Все нормально, абба. Что случилось?

– Хотел пригласить тебя на субботний ужин.

– На этой неделе?

– Ты сможешь?

– Не знаю. Могу быть занят.

– Работа?

Несоблюдение обряда огорчало отца, для которого было немыслимо работать в субботу. К его чести, он никогда не выказывал неодобрения. Наоборот, застенчиво, но болезненно интересовался кошмарным занятием сына.

– Угу, – сказал Джейкоб.

– Дело-то интересное?

– Пока ничего сказать не могу, абба. Как только выясню, дам знать.

– О деле?

– Об ужине.

– А. Будь любезен. Надо прикинуть, сколько закупать еды.

– Ты же не собираешься готовить.

– Иначе будет не гостеприимно.

Джейкоб улыбнулся.

– Попрошу Найджела взять на вынос, – сказал Сэм.

Это лучше, чем если бы отец спалил дом, однако ненамного. Сэм жил на строгом бюджете.

– Очень тебя прошу – не надрывайся.

– Не буду, но скажи, что придешь.

– Хорошо. Если получится, я позвоню, ладно?

– Ладно. Береги себя. Я тебя люблю.

Сэм был нежен, но чувств особо не проявлял. От такого признания Джейкоб опешил.

– И ты береги себя, абба.

– Позвони.

– Хорошо.

Джейкоб свернул в свой квартал. В пакете звякали бутылки, искушая прямо сейчас смыть застрявшую в пищеводе сосиску.

Место «краун-вики» занял помятый белый фургон.

ШТОРЫ И НЕ ТОЛЬКО – СКИДКА НА МЫТЬЕ ОКОН

На лестнице Джейкоб вдруг сменил курс. Не заходя в квартиру, сел в «хонду» и, пристроив бутылки под пассажирское сиденье, поехал на место происшествия.

Жертвоприношение

– Ты моя, ибо я старше, – говорит старший брат.

– Ты должна любить меня, ибо явилась за мной по пятам, – говорит брат-близнец.

– Ты неблагодарная и должна смирить гордыню, – говорит старшая сестра.

– Ты своенравна и должна покориться, – говорит сестра-близнец.

– Ты мне кое-кого напоминаешь. Одну беглянку, – говорит отец.

Мать хмурится и молчит.

Она же говорит:

– Я сама по себе и сделаю как пожелаю.

Минул год, как сестры ее стали женами. Поспел новый урожай (благодаря Каинову деревянному мулу очень богатый), и отец извещает, что скоро наступит время подношений.

– А потом ты должна выбрать.

– Я никого не выбираю, – говорит Ашам.

Ева вздыхает.

– Нельзя быть одной, – говорит Адам. – Всякая тварь ищет себе пару.

– Тварь? Я, что ли, животное?

Нава, согнувшаяся над ткацкой рамой, прыскает.

– Если сама не решишь, – говорит Адам, – пусть за тебя решит Господь.

– Я думала, вы с Ним в размолвке, – отвечает Ашам.

Яффа подбрасывает хворост в очаг и прицокивает языком:

– Не дерзи.

– Твое тщеславие есть грех, – говорит Адам.

– У тебя всё – грех.

– Невозможно, чтобы все оставалось по-прежнему, – говорит Адам.

– Они взрослые мужчины, – отвечает Ашам, а затем обращается к сестрам: – Велите мужьям перестать ребячиться. – Берет флягу из тыквы и идет к выходу.

– Стой и слушай, – говорит Адам.

– Я еще вернусь, – отвечает Ашам.

Всякий раз, как отец заговаривает о саде, голос его полон печали. Ашам не знает о былом, и потому в ней живет не печаль, а интерес: разве жизнь бывает иной? Больше всего она любит гулять одна и собирать цветы, чувствуя, как трава щекочет коленки. Земля улыбается ей. Родители сердились, когда в детстве она приходила домой вся изгвазданная, а в пригоршне ее копошились жуки, червяки и змейки, к которым ей запрещено было даже приближаться. Но ведь они ее друзья, потерянные и позабытые подземные жители.