"Полари". Компиляция. Книги 1-12+ путеводитель (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

Сколько слов поместится на ленточку голубиной почты? Бисерный орнамент буковок покрывает полоску бумаги, она сворачивается в твердый стерженек, запечатывается в сургуч или парафин, тремя нитями привязывается к птичьей лапке. Возьмешь длинную ленту — стерженек выйдет толстым и, досаждая птице, будет ею сброшен. Возьмешь широкую ленту — свиток окажется длиннее лапки и обломается о землю. Как правило, голубиные письма содержат две строки по восемь-десять слов. Самые искусные писцы вмещают три по двенадцать. История пестрит легендами о том, какие ужасные последствия вытекали из слов, не поместившихся на ленту.

Союзные полководцы приводили войска к одной реке, но с разных берегов — и один бессильно смотрел, как враг разбивает другого. Судьи отпускали убийц на свободу, поскольку лента не вместила полных доказательств. Короли отдаляли преданных вассалов, сочтя их послания двусмысленными или крамольными. Была даже пьеса, как один южанин договорился письмом о свадьбе и получил вместо невесты кобылу: звали ее так же, как дочь адресата. Южанин торопился со свадьбой, чтобы опередить брата и первым получить наследство. Ко дню приезда нареченной нарядился, созвал гостей, заказал церемонию. И вот все сидят в храме, гости шепчутся, дьякон зажигает благовония, священник тянет «Люби вас Мириам», хор подпевает — как тут распахиваются ворота, и вводят кобылу. Посланник: «Белокурая Лилит, как вы просили, славный!» Жених: «Так где же Лилит? Я не вижу ее в седле!» Посланник: «Чтобы кобыла ездила в седле? Ну, вы и придумали! Ей же поводья нечем держать!»

Мораль всех подобных историй сводилась к одному: недосказанное слово может все изменить. Знай цену словам, говори метко, и да спасут тебя боги, если упустишь важное. К счастью, Иона умела отличить ценное от пустого, а ясное — от туманного. Ее письмо звучало так:

«Стыжусь говорить, но не смею лгать. Ради меня, моего счастья прошлой весною Виттор продал Сферу герцогу Лабелину через Хармона-торговца и Джоакина Ив Ханну. Монахи с братом Людвигом пытались ее похитить. Дж. Ив встретил Людв. среди главарей Подснежников, о чем недавно поведал мне.»

Неполных четыре строки вмещали и любовь, и драму, и преступление.

Виттору Шейланду недоставало средств, чтобы оплатить выкуп за невесту. Он собрался взять на себя позор — и продать один из Священных Предметов. Такими были его любовь и доверие к Ионе, что он рассказал ей свой план, не боясь быть отвергнутым. Иона поняла, что это — единственный путь к их счастью, и одобрила жертву мужа, и разделила с ним позор.

Но Светлая Сфера по пути к покупателю подверглась нападению. Судьба влюбленных повисла на волоске: если бы похищение удалось, Виттор не смог бы выплатить долг и был разорен. Однако Хармон-торговец и Джоакин Ив Ханна чудом сохранили ее и доставили к покупателю, и спасли брак и честь графа Виттора Шейланда!

Боги, да это — история, достойная поэмы!

Даже странно, как Иона, после такой жертвы, принесенной мужем, смогла оставить его на долгих четыре месяца!

— Кхм-кхм, — вмешалась альтесса Тревога. — Я понимаю, тонкая душа лорда-неженки не могла пройти мимо такого родника умиления, не испив из него… Но ты упустил важную подробность, милый: Светлая Сфера.

— Что с нею? Теперь уж нет загадки, вся история ясна…

— Нет. Послушай звучание: Светлая Сфера.

— И что же?

— Ты это уже слышал.

— Да что слышал?

— Само название Предмета.

— Конечно, слышал! Вернее, видел: оно было в письме к Шейланду от его представителя в Палате.

— Именно так, дорогой! И тогда, и сейчас это название написано. Но мы с тобою когда-то слышали его. Ушами.

Она прошествовала к бюро, нажав тайный замок, выдвинула скрытую шухлядку и поставила перед Эрвином пузырек настойки змей-травы.

— Был один из дней, когда ты пил этот яд. Нечто черное — тревога или вина, или отчаяние — раздирало твою душу. Однако в тебе достало сил на удивление, потому я и запомнила. Кто-то сказал о Светлой Сфере — и ты удивился.

— А что вызвало мое удивление?

— Этого я не помню. Я-то думала не о Сфере, а о том, как утешить тебя.

— Тогда — что меня волновало?

— Это я тоже выбросила из памяти. Не вижу смысла хранить там черные страницы. Хочу заполнить все тома наших общих воспоминаний только радостными главами!

— Пользы от тебя… — вздохнул Эрвин и попытался вернуться к прерванному делу.

От чего отвлекла его Тревога? От восхищения любовной историей. Пожалуй, это не назовешь особенно важным делом, но подлинная красота — такая редкость, нужно восхищаться ею, когда встречаешь. Прекрасно даже само название Предмета. Светлая Сфера — звучит-то почти как Светлая Агата! Не знаю, каков этот Предмет, но наверняка — очень красивый.

Щелк. Мысль замерла, оборванная внезапным чувством дежавю. То же самое, теми же словами я уже думал когда-то. И Тревога права: в тот день я пил змей-траву. Держал в руках буквально за пару минут до мысли про Сферу! Тьма, когда же это было?

Мысли потекли назад по руслу времени. Страх, вина или отчаяние. Последняя сильная вина была из-за Подснежников: подавление восстания, невинные жертвы. Я изложил план Ионе, она восхитилась, но я стал грызть себя, пытался утешиться присказкой о меньшем из зол… Нет, никто не говорил о Сфере. Я был один. И змей-траву не пил.

Раньше… Еще до Знахарки и до зелья Мартина Шейланда… Был поздний вечер, дрожала одна свеча, железный Десмонд Ориджин в своей постели… То есть, каменный Десмонд… Он сказал, блестя влажными глазами: «Ты понимаешь, сын». Я, тьма сожри, прекрасно понимал. Он не справится сам, позовет кого-то из вассалов. А герцог теперь я, и ни один вассал не рискнет без моего согласия… Ты понимаешь, сын, ты должен приказать: «Кайр, убейте моего отца». Ты понимаешь, сын, мне совсем невмоготу. Решись, наконец. Сейчас позови Джемиса, стоящего за дверью. Разожми зубы и прикажи… А я тогда вынул из-за пазухи пузырек и дал отцу хлебнуть. Сказал: если даже я не сдался быстрой смерти, то вы, отец… Впервые в жизни я его пристыдил, не он меня. Он сглотнул комок и сказал: «Прости, сын. Мои мысли недостойны. Больше не дам им воли». Я вышел, зная, что обрек отца на чудовищно долгую пытку. Вина? О, да. Отчаяние? С головою накрыло. Слова о Сфере? Нет. Джемис молча поднял брови, а я молча мотнул головой: «Не сегодня».

Раньше… Умер Деймон. На моих руках. Нет, не на моих: я, овца, сбежал, чтобы не видеть новую смерть. Сотую, трехсотую, тысячную в бесконечном ряду… Нет, не оправдание. Сбежал, лорд-неженка, Аланис утешала меня, как мамочка младенца. Сфера? Нет, не говорилось о ней. И вообще, во все дни осады не говорилось. Уверен? Да, уверен. Я удивился тогда лишь одному: что мы не нашли Перстов и нас не ударили Перстами. Что Адриан — не Кукловод. То было одно гигантское, опустошительное удивление. Ни на какое другое не хватало сил.

Раньше — битва при Пикси и штурм дворца. Но вот забава: тогда я не чувствовал ни страха, ни вины. Отправил на Звезду тысячи воинов, рискнул собою, всем родом и всем Севером — но нет, ни вины, ни страха. Я пьян был от самолюбования, ослеплен блеском своей стратегии. Маневр был настолько прекрасен, что красота затмевала страх. Одной этой выдумки довольно, чтобы войти в историю. Я, лорд-неженка, прославлюсь как великий полководец! Мой противник — нет, даже если победит.

А вот предыдущая победа — Лабелин — там всего хватало: и тревоги, и страха. Их было вдвое больше, они окопались в обороне, а я намеревался взять их… чем? Бравадой, наглостью, да парой тысяч арбалетов, из которых греи едва научились стрелять! Да еще я сам должен выехать впереди войска и подставить грудь под копье — иначе никак. Как же не хотелось умирать. Одна Агата знает, насколько я боялся смерти! Накануне взял отца Давида и поехал на прогулку, втайне надеялся не то на исповедь, не то на утешение. А он зачем-то привел меня в сожженный монастырь, стал расспрашивать, и я…

Стоп!

Стоп-стоп!

Это же то самое! Он спросил, во что я верю, и я показал пузырек змей-травы. А после спросил его о Светлой Сфере. Я спросил его! Кто-то говорил про Сферу — кем-то был я сам!