Империя Чугунного Неба (СИ) - Чернец Лев

— Эй, городской! — крикнула Ильза, выпуская сквозь редкие зубы кольцо дыма. — Иди сюда, коли руки не для скуки приделаны. Сделай себя полезным.

У её ног судорожно барахталась безногая рыжая курица с выщипанным боком и взглядом, полным птичьего презрения.

— Марта её Лысой зовёт, — пояснила старуха, тыкая сигаретой в сторону несчастной птицы. — Лиса лапы отгрызла. Теперь волочится, как инвалид.

Улисс осторожно присел на корточки. Злющая тварь тут же клюнула его в палец.

— Я не ветеринар, — пробормотал он, посасывая проступившую каплю крови.

— А я и не просила лечить, — Ильза пнула жестяную банку. Детали разных калибров выкатились с металлическим звоном. — Сделай ей новые ноги.

Работа началась с выбора материалов: пружины от капканов — для упругости, кривая ложка («Всё равно только мешается», — буркнула Ильза) — основа, кожаные ремни от старого седла — для креплений.

Лысая наблюдала за процессом с немым птичьим скепсисом, периодически пробуя на клюв то детали, то снова пальцы Улисса.

Готовый механизм состоял из двух изогнутых пластин по бокам, четырёх упругих «пальцев» с кожаными подушечками и медной застёжки.

При первой примерке Лысая взбрыкнула, но затем — щелчок! Фиксация!

Курица замерла. Сделала шаг. Ещё один. И вдруг…

Прыгнула на забор! С неприличной для курицы скоростью.

— Чёрт возьми! — Улисс едва увернулся от пружинного снаряда.

Ильза закатилась в хриплом смехе:

— Ха! Теперь эта стерва будет всех обворовывать!

Действительно, Лысая уже мчалась через огород с чем-то блестящим в клюве, а за ней в панике неслась Марта с дуршлагом.

А старуха уже махнула рукой: — Катись. Я не люблю долгих прощаний.

Где-то вдали раздалось победное «Ку-ку-ку-дах!». Эхо от него ещё долго витало над деревней. А когда Улисс засыпал, ему чудился хриплый, пропахший дымом и самогоном смех Ильзы.

Эта какофония так и стояла в ушах, когда на следующий день Улисс снова пришёл к избушке. Он застал её в огороде за странным ритуалом. Ильза, присев на корточки, с аккуратной нежностью закапывала в черную землю какие-то железные обломки. Ее низкий голос напевал что-то, похожее на колыбельную: — Ржавей, миленький, ржавей…

Улисс присел рядом, подняв с земли спиральную пружину.

— Это... часть механизма?

— От последнего творения моего мужа-дурака, — прошипела Ильза, выхватывая из его рук деталь. Она плюнула на ржавый металл, прежде чем швырнуть его обратно в яму. — Называл его "Хозяин". Каждое лето выкапываю этот хлам... смотрю... и закапываю снова.

Она замолчала, вытирая грязные руки о фартук. Ветер шевелил ее седые, спутанные пряди.

— Зачем? — Улисс невольно понизил голос. Хотелось говорить тихо.

— Чтобы помнить. — Ильза повернула к нему лицо. В ее глазах не было горя — там жила старая ярость, настоявшаяся в темноте и одиночестве. — Он работал на Лорда-Конструктора.

Улисс беззвучно сглотнул.

— Собрал этого монстра по старым чертежам. Три года кормил углём и маслом, как родное дитя. — Она провела кривым пальцем по гравировке на детали, оставляя масляный след. — Четыре металла и безумия, паровой котёл вместо сердца... Всего один глаз — красный, как раскалённый уголь. А когда запустил... — Земля в ее кулаке с хрустом превратилась в пыль. — Первый удар — чик! И нет головы. Как тыкву раздавил. Инквизиция всё забрала. И тело, и Железномордого. Оставили мне только... это.

Ее рука дрогнула, указывая на яму с обломками.

— Ни одна блестящая дрянь не вечна, — прошептала она.

Улисс почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В памяти всплыло существо из тоннелей.

Прежде чем он успел что-то спросить, Ильза резко встала, отряхивая запылённые колени:

— Ладно, хватит болтовни. Поди-ка в дом, принеси синюю склянку с буфета. Да смотри не перепутай — зелёная для наружного...

Когда он вернулся, старуха уже сидела в своём кресле. Она выхватила бутыль, откупорила зубами и залпом хлебнула. Её горло конвульсивно протолкнуло жижу в пищевод.

— Механизмы должны ржаветь, парень. — Голос внезапно стал твёрже. — Особенно те, что притворяются разумными. Особенно... "Хозяева".

Глава 7. Праздник солнца

Весь следующий день деревня жила в непривычном оживлении. С утра женщины замешивали тесто в огромных корытах, ребятишки таскали ветки для костра, а мужчины зарезали двух откормленных поросят. Даже Ильза, обычно прикованная к своему скрипучему креслу, ковыляла между домами, раздавая указания и поплёвывая в сторону нерасторопных.

Все готовились к Празднику Солнца — празднику настолько древнему, что в Небесном Утёсе о нём помнили лишь как о строчке в пыльных фолиантах мастеров-догматиков. Где-то между «ересью солнечного культа» и «запретом на поклонение неутверждённым энергетическим источникам».

Но здесь, в Ветвистом Кресте, он не просто жил — он дышал и пыхтел, пах дымом и жареным салом.

— Это когда солнце самое сильное! — Лира крутилась вокруг Улисса, пока он, краснея от усердия, пытался нанизать мясо на вертел. — Бабушка Ильза говорит, что раньше в этот день даже машины останавливали!

Лоренц, проходя мимо с подпрыгивающим на плече бочонком, хмыкнул:

— Машины не останавливают. Никогда.

К вечеру на поляне развели большой костёр. Оранжевые, живые блики которого плясали на лицах собравшихся. Сладковатый запах жареной свинины смешивался с ароматом свежего хлеба. Лоренц разливал по глиняным кружкам самогон, от которого в горле сразу вспыхивал пожар, а потом разливалось смиренное, покладистое тепло.

— Садись, городской, — хрипло позвала Ильза, подвинувшись на бревне. — Заняла место для тебя. Заслужил.

Улисс опустился рядом, почувствовав, как тугое напряжение понемногу отпускает. Костёр трещал, а искры взлетали в темнеющее небо, смешиваясь с первыми робкими звёздами. Кто-то затянул старую песню — о шахтёрах, которые «роют землю, как кроты, а дышат, как машины». Голоса сначала подхватили неуверенно, но постепенно слились в единый, мощный поток.

— Вот так мы живём, — сказала Марта, протягивая Улиссу дымящийся кусок мяса на растянутой пружине. — Когда есть повод — радуемся. Когда нет повода — находим его. Главное, не дёргай — разожмётся и горячим в глаз получишь, — указала она на пружину.

Лира плюхнулась на землю рядом с Улиссом, хрустя шестерёнчатым печеньем.

— А в городе разве не так празднуют? — спросила она с ранящей непосредственностью.

Улисс задумался, вспоминая выверенные до секунды приёмы в Небесном Утёсе, где каждое движение было частью сложного обряда.

— В городе... всё по-другому, — наконец выдавил он. — Там не принято просто... быть.

— Ну и дураки, — рассмеялась Ильза, звонко чокнувшись с ним кружкой. — Выпей, городской. Может, хоть это тебя научит жить.

Он выпил. Напиток обжёг горло, но следом разлилось обволакивающее тепло. И вдруг Улисс осознал — он смеётся. Искренне, без оглядки, как не смеялся... кажется, уже очень давно.

Лоренц подсел к нему, жестом предложив добавить в кружку чего-то из тёмной бутылки.

— Ну что, всё ещё думаешь, что мы тут дикари?

Впервые за много лет слова отца об «опасной черни, которая перережет ему горло» казались не просто ложными — они были жалкими. Эти люди делили самое последнее, но в их делах было больше достоинства, чем во всех аристократах Небесного Утёса.

— Я так и не думал... — смутился Улисс.

Костёр догорал, превращаясь в груду раскалённого, багрового угля, но никто не торопился уходить. Ян достал из сарая допотопный патефон, сдул пыль с единственной шеллаковой пластинки, и под её простую мелодию несколько подростков пустились в пляс. Улисс откинулся назад, упираясь ладонями в ещё тёплую землю, и уставился на звёзды. В груди было странное чувство — что-то сжатое годами наконец разжалось.

Он не заметил, как уснул прямо там, у костра, под шёпот листьев и мерное потрескивание углей. И впервые за долгое время ему не снились кошмары. Только поле, бескрайнее и залитое солнцем, по которому он шёл, и не было ни конца, ни края этой дороге.