Нет звёзд за терниями (СИ) - Бонс Олли

Все эти люди — жалкие трусы. Никто не настоял, что нужно выручить Ника. Как услышали про опасность, языки прикусили.

А у него, Флоренца, может, и не осталось тут никого ближе Ника. Чужаков он знает всего ничего, Эрих... это больше не его Эрих, а Гундольфа...

Мальчишка шёл сам не зная куда и ревел уже в голос, не стесняясь — кто тут услышит?

Когда жил на старом корабле, маялся, что день на день похож. Мечтал, уйдёт в Раздолье, или что-то случится такое, что разгонит скуку. И пожалуйста, вот оно.

Только нет восторга, и счастья нет. Как будто оказался в море без лодки, и берега не видать, и сил всё меньше. Спасать никто не спешит, в какую сторону плыть — неясно.

Нужно добраться до Ника, вот что.

Они, конечно, приятелями не были, разные слишком. Флоренц заикнулся однажды о старом городе, о мечтах, а Ник посмеялся обидно. Сказал, все мечтатели — глупцы, только языком трепать и могут. Мальчишке тогда не за себя даже обидно стало, а за Эриха. Накричал, помнится, всяких гадостей, до сих пор стыдно.

«Не мечтай, а делай» — вот что Ник говорил всегда. С жабами возился, каждой новой железке радовался, а если в духе был, Флоренца не гнал. Рассказывал, что и как устроено.

И слушать было интересно. Ну, до известного предела, потому как если Ник пускался в рассуждения, какие детали стоит обновить или почему одна пружина лучше другой, тут и уснуть можно было.

И всё-таки он был свой, а своих бросать нельзя. Если доведётся встретиться со старым Стефаном или с Эммой, как глядеть им в глаза? Как сказать, что знал, где Ник, и не помог ему? Хотя вот перед Эммой и без того виноват. Вспомнить только, как расстались. Она добрая, но такого не простит, наверное.

Эти ботинки на ногах — наследство от Ника. Как и умение свистеть. И управлять жабой, пожалуй, Флоренц тоже бы смог, но этому ещё и старый Стефан учил.

Удалось бы только пробраться на Свалку, найти Ника — а там сели бы на первую же найденную лодочку и улетели, Ник бы разобрался, как. Отыскали бы своих, кто остался, и уж больше бы Флоренц никогда не роптал. Навеки оставил бы мечты и о Раздолье, и о другом мире, и о прочих глупостях. Ценил бы то, что есть. И у Эммы бы прощения попросил.

Успокоившись немного, мальчишка огляделся. Заметил на стене одного из домов знакомую стрелку с ведром — источник, значит, в той стороне. А от источника выйти к дворцу не так и сложно.

Но до площади Флоренц так и не дошёл, заплутал. В узком переулке глядел на стены, выискивая хоть какую стрелку, досадовал, решил уже назад повернуть, как вдруг услышал лязганье металла. Поглядел вперёд — а там целая толпа, не заметил, как подошли. У кого рука неживая, у кого ноги. Идут, пересмеиваются нехорошо.

Бежать? Эти-то, пожалуй, и не догнали бы, да Флоренц и город не так знал, чтобы проложить себе путь. Хотя его, может, и не тронут — к чему им поднимать руку на мальчишку? Отбирать у него нечего, не угроза, не враг.

И всё-таки страшно стало до того, что мысли в голове спутались, а когда Флоренц вжался в стену, уступая дорогу, рубаха противно прилипла к спине.

— А ты чего не на площади? — спросил безногий, поравнявшись с ним. Чужая заскорузлая ладонь упёрлась в стену над плечом мальчишки, в нос ударил кислый запах.

Флоренц открыл рот, а слова не шли. Надо было бежать! Что сказать? Тело сжалось, будто ощущая удар, который вот-вот получит.

— Ну?

Косматая голова качнулась. Безногий глядел сверху вниз, ожидая ответа, и его дыхание неприятно касалось лица.

— Эй, Август, двинься, — раздался женский голос. — Во, гляди, напугал мальчонку, бедняжке штаны стирать придётся. Ты чей такой, дитятко?

Безногий отодвинулся послушно и ладонь убрал, и его место заступила немолодая, но крепкая ещё соседка. Блеснула тёмными глазами из-под кудрявой чёлки, седеющей уже, упёрла руки в бока.

— Немой, что ль, или язык проглотил? Да я ж тебя знаю наверняка. Когда ты родился, я ещё в Раздолье жила. Лекаря сынок, что ли?

Флоренц помотал головой.

— Вот и я думаю, не похож. Так Ирма, что в садах работает, мать твоя? А, нет, у той дочь. Подводит память старую, давай-ка сам скажи.

— Я... сирота я, — произнёс мальчишка, выталкивая слова, как застрявшую в горле рыбью кость.

— Да ла-адно, — не поверила его собеседница. — Хочешь сказать, тебя, соплю такую, приняли? Или мать-отец померли, а с тобой хлебом кто делится?

— С братом живу.

— А, и кто ж твой брат?

Плохие это были вопросы.

Флоренц и сам не всё понимал про Эриха, знал только, что он как-то связан с калеками. Уж наверное, этим людям известно имя брата, и они ему точно не друзья теперь. Нельзя говорить правду, а что тогда говорить?

— Разведчик мой брат, — осторожно сказал Флоренц, — но вы его, должно быть, не знаете. Недавно совсем приняли.

— Что-то темнишь ты, парень.

Женщина погрозила, и мальчишка увидел, что четыре её пальца из пяти — бронзовые, начищенные до блеска. Указательный, покачивающийся перед его носом, кончался чем-то вроде шила, а на внутренней стороне виднелось лезвие.

— Не взяли б тебя с ним, так откуда ты здесь?

— Эй, Ткачиха, говоришь, я его пугаю, а сама-то! — хохотнул безногий. — Нос ему отчикать решила? Носов-то Рафаэль ещё не делал, будет ему работёнка...

И тут Флоренца осенило.

— Не взяли меня, конечно, нет, — затряс он головой. — Брат в лодочке провёз, пока не видели, и тут я прячусь. Я здесь, чтобы друга выручить. На Свалку он попал, мой друг, и мне бы к нему... Может, знаете вы, как попасть на Свалку?

— Мы-то уж знаем, — хмуро ответили из толпы.

— Друг твой как на Свалку-то угодил? Убил, украл, покалечился? — продолжила расспрашивать Ткачиха.

— Ничего такого он не делал, ни за что его отправили! С человеком одним не поладил просто.

— А-а, так убил, значит, всё-таки?

— Да не убивал он! Знаю только, несправедливо его туда отвезли, Нику там не место! Так поможете?

— Ага, ни за что, — загоготали в толпе. — Ну-ну!

— Так может, Рафаэль обчистил Свалку, и местным приходится уж хоть кого к дробилкам отправлять? Хе-хе!

— Ну что, — заключил безногий, глядя в упор своими страшными, налитыми кровью глазами. — Хочешь на Свалку — двигай тогда с нами. Подумаем ещё, чем расплатишься.

— Вперёд, вперёд! — заторопили остальные. — Пока эти на площади ушами хлопают, нам бы своё успеть.

И двинулись — Флоренц и не заметил, как оказался в толпе, грохочущей и лязгающей. От кислого духа немытых тел ком подкатил к горлу. Воды им, что ли, не хватало там, где прежде жили, или таким и мокнуть нельзя? А то заржавеют, может, как днище корабля.

Тот, что шагал слева, больно саданул по ноге. Сам и не почувствовал, должно быть, что задел. Мальчишка отстранился, только справа был чужой острый локоть. Когда вышли из переулка, стало посвободнее, только Флоренц уж нахватал синяков.

— Лодки там и там, — произнёс один из калек.

Палец, указывающий направление, блеснул тускло.

Мальчишка не понимал, зачем этим людям лодки. Тревожили и слова безногого. Какой платы потребуют?

Дело для него нашлось почти сразу — приказали обойти лодочки, проверить, где осталось топливо, и все снести на телегу. Калеки тащили её с собой. Она-то и грохотала позади.

Топлива не было почти — разведчики получали запас с утра, так сказал кто-то из калек. Но кое-где остались нерастраченные вязанки хвороста и сухие брикеты то ли морской, то ли наземной травы. Их-то Флоренц и собирал послушно. По другим лодкам гремели, проверяя, его угрюмые спутники — те, у кого были живые ноги, чтобы лазать ловко. Вместе управились быстро.

— К складам теперь?

— Другие стоянки обойти бы!

И тут мальчишка заметил крылатую девушку, фигуру в белом на крыше неподалёку. Замер, приглядываясь, и даже не сразу ощутил тычок в спину — поторапливали. И справедливо, а то ведь застрял на ступенях, мешая пройти.

Крылья хлопнули, расправляясь. Флоренц слышал это даже отсюда. И пока брёл к телеге со своей вязанкой, не отрывал от девушки взгляда. Споткнулся так, что чуть не упал, и всё же глядел. Неужели повезёт рассмотреть ближе?