В чужом небе (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

- Ну, значит, придётся мне вспомнить опыт войны с Великой степью, - мрачно заявил Будиволна, и в глазах его загорелся знакомый многим его товарищам огонёк. Тот самый, что не предвещал врагу ничего хорошего. - Там народ усмирил - и здесь справлюсь.

- Не забывай, товарищ Будиволна, для чего мы с тобой сюда пришли, - попытался урезонить его Вершило. Однако сделать это оказалось совсем непросто. Командарм уже закусил удила.

- Ты только про угнетённых крестьян мне тут не вещай, - хлопнул он по многострадальному столу широкой ладонью. - Не надо! Накушался я этого вот так уже. - Он выразительно провёл пальцем по горлу. - Ты товарища Бессараба слыхал? Пора взяться за местных, как следует. Думаешь, я Гражданскую забыл? Забыл, что в Прияворье тогда творилось? Всех этих атаманов и батек самопальных? Мужиков, которые вчера за народную власть, а сегодня снова перед господами спины ломают?

Тут Вершиле было нечего ответить. Сам он слишком хорошо помнил Гражданскую войну здесь, в Прияворье. Ни в чём Будиволна не кривил душой. Тогда Вершило, поняв, что поддержки от уполномоченного армии Бессараба ждать не приходится, обратился к Кудряю. Молодогвардеец по своему обыкновению сидел молча, предпочитая слушать, а не говорить самому.

- А что думает по этому поводу комдив Кудряй? - повернулся у нему Вершило.

- И то верно, - поддержал его Будиволна, - сидишь тут, как не родной, будто тебе и дела нет до того, что говорят.

В избе, где собрался на заседание штаб объединённой армии, на несколько секунд повисла тишина. Кудряй явно не спешил тут же начинать говорить.

- Тут народ пуганный всеми властями, - наконец, произнёс он. - Привык к кнуту, не к прянику. Сивер с его гайдамаками только на этом страхе и держится. Его же вроде бы и нет. Но это пока в деревнях стоят наши отряды. Но стоит нам уйти, как тут же из лесу лезут гайдамаки и мордуют мужиков за то, что они нам помогали. Отсюда и злость на нас.

- Тьфу ты, ну ты! - вспылил Будиволна. - Мордуют, значит, гайдамаки, а злость - на нас. Не понимаю я тебя, товарищ Кудряй.

- Всё верно говорит молодогвардеец, - поддержал Кудряя Бессараб. - Из-за нас ведь мужиков мордуют - вот и злость на нас. Так уж у них головы устроены.

- Нам надо перенаправить народный гнев в нужное русло, - выдал уполномоченный армии Бессараба. После его слов в избе снова повисла тишина.

- Ну что ты за человек такой на мою голову, - рассмеялся Бессараб. - Народный гнев, понимаешь, да ещё и в нужное русло. Зачем такими словами бросаешься, а? Умный ты человек, но слишком уж заумно говоришь. Вот какой от тебя прок, если тебя бойцы на митинге через слово понимают, да и то только те, кто из грамотных.

Уполномоченный сердито поправил очки, но возражать не стал.

- Однако, в общем ваш уполномоченный прав, - заметил Вершило. - Надо поднимать уровень пропаганды в ваших частях. Моральный дух сейчас в вашей армии низок, я понимаю, но наша задача вернуть его на должный уровень.

- А уровень этот вернёт только добрая драка, - рубанул воздух ладонью, будто шашкой Будиволна. - И вот какое есть у меня предложение к вам, товарищи. Не будем гоняться за Сивером и его гайдамаками по здешним лесам - нечего нам силы распылять. Ускоренным маршем надо наступать на столицу этой гетманской Державы. Выбьем оттуда всю нечисть, что притащил с собой Брунике, и ему самому по рогам надаём. Вот тогда-то мужики здешние и поймут, кто в Прияворье власть и за кем тут сила.

- Это выбьет у Сивера почву из-под ног, - закивал ободренный словами Будиволны уполномоченный. - Без поддержки народных масс он ничего собой не представляет.

- Ну вот сколько не бьюсь я над ним, - развёл руками Бессараб, будто извиняясь за своего уполномоченного, - а даже говорить по-человечески его научить не могу. Всё время он у меня заумь несёт.

Уполномоченный тут же покраснел, как девица и потупился. Очки съехали почти на самый кончик носа, но поправлять их расстроенный политический руководитель не спешил.

Командир 1-го конно-партизанского гайдамацкого полка Козырь проснулся на рассвете. Он всегда просыпался с первыми лучами солнца - стоило тем только залезть в окошко хаты, где преклонял голову полковник или же найти самую маленькую дырочку в пологе палатки, и коснуться его, Козыревых, глаз, как он тут же пробуждался ото сна. Как бы крепко не пил вчера и во сколько бы ни повалился спать.

Так было и в это утро. Первые робкие лучики солнца заглянули в убогую избушку, где на пропахшем сыростью топчане спал полковник Козырь, и он тут же открыл глаза. Первой мыслью его было - не надо было вчера мешать хорошую казёнку с местным первачом. Но всё же вчера душа просила ещё, а казёнки было до обидного мало. А потому сегодня на утро под черепом полковника Козыря творилось пёс знает что, и чтобы прийти в себя, ему срочно требовалось хорошенько глотнуть крепкого. Для такого случая у него всегда был имелся заветный шкалик с чистой казёнкой, который он вечерами приказывал своему денщику прятать куда подальше, и чтобы сам Козырь обязательно не знал куда именно. Утром же денщик его всякий раз выставлял рядом с постелью Козыря. И ведь всякий раз шельме-денщику удавалось доставать настоящую казёнку, а не местный суррогат или обычный самогон. Ведь только она могла по-настоящему вернуть к жизни полковника Козыря после попоек, которыми неизменно заканчивались все заседание штаба его конно-партизанского полка. Что для армии Сивера было скорее нормой, нежели исключением из правил.

Вот и в это утро полковник не изменил своему обыкновению. Он не глядя, на ощупь нашёл заветный деревянный шкалик, вытащил крепкими, как у лошади, зубами пробку, и тут же хорошо приложился к горлышку. И побежала по жилам кровь быстрее, и грохот марширующих в голове солдат стал тише, и звон чьих-то шпор в ушах успокоился. Жизнь для Козыря возвращалась в привычное русло. Новый день для него означал новую схватку - с народниками ли, с гетманскими прихвостнями или с блицкриговцами - всё равно. Козырь любил драться - и наплевать ему было, с кем именно.

- Спадар полковник, - сунулся в комнатушку, где ворочался на сыром топчане Козырь, его денщик, - спадар полковник, донесение до вас.

- Валяй его сюда, - махнул рукой командир 1-го конно-партизанского полка, а подумав секунду, добавил, - через пять минут.

Как только за денщиком закрылась скрипучая дверь, полковник Козырь быстро поднялся на ноги. Ощупал себя, проверяя, какую амуницию скинул с себя вчера, а что сумел ночью стащить с него денщик. Оказалось, что в этот раз, он расстался только золочёными полковничьими оплечьями и крепящимися к стальному воротнику, на котором был искусно вычеканен гайдамацкий герб - скрещённые сабля и ружьё, и череп над ними. Даже кольчугу в этот раз он с себя не снял, прежде чем на топчан валиться, и она ему за ночь сильно намяла бока. Кольчуга была предметом особой гордости полковника Козыря - он взял её ещё в Первую войну с имперского генерала, и она исправно защищала его от вражьих пуль и сабель всё это время. Мелкого плетения, лёгкая - не тяжелее зимнего свитера из овечьей шерсти, она была настоящим произведением искусства. А что самое лучшее - на ней все годы, что таскал её на себе полковник Козырь, попадая и под ливень, и по снегопад, и по грязи брюхом ползая, не появилось ни единого пятнышка ржавчины.

- Шельма! - возопил полковник. - А вертайся взад! Кто мне помогать будет сброю на себя натягивать!

Он бы и сам легко управился с этим делом - нехитрое ведь, да и Козырь человек привычный к походной жизни. Но раз уж завёл себе денщика, то надо гонять его в хвост и в гриву, чтобы не расслаблялся.

С помощью денщика приведя себя в божеский вид, полковник Козырь вышел, наконец, из комнатки в светлицу, где ждал его гайдамак с донесением. Полковник сразу понял, что прибыл к нему гайдамак не из его полка, потому что на нём был жупан синего цвета, в то время, как все бойцы 1-го конно-партизанского полка носили красные жупаны. За что и получили своё прозвище. Сам Козырь щеголял в таком - с золотой отделкой по борту и обшлагам рукавов. Правда, шитьё уже сильно вытерлось от неаккуратности командира полка, а сам жупан был покрыт множеством тёмных пятен от еды и пролитого спиртного. Аксельбант, полагающийся полковнику, был давно оборван и болтался из-под левого оплечья каким-то собачьим хвостом. Оборвать его совсем у Козыря всё руки не доходили.