Зеркало для героев - Гелприн Майк

Насчёт мух я, конечно, хватил — никаких мух в радиусе в пару сотен километров от позиций не осталось, а если залетит вдруг какая — сразу помрёт, и не от скуки вовсе, а от радиации. Но зачем нам, бездельникам, пополнение, и вправду непонятно.

— Приказ Лейтенанта, — громыхает Сержант, — может, наступление ожидается. А может, нет, Лейтенанту виднее. Ладно, бывайте, что ли, пополнение я завтра с утра подгоню.

Сержант убирается по своим сержантским делам, и мы некоторое время молчим, каждый переваривает новость в одиночку. Пополнения ни разу за три года у нас не было. Даже в самом начале, едва мы заняли оборону и прорвавшиеся «Самураи» угробили Антипа, нашего третьего. С тех пор, правда, многое переменилось. Война не закончилась, но как бы затухла, что ли. То ли ресурсы с обеих сторон истощились, то ли готовит косорылое начальство какую-то пакость. А может, и наше заодно — на пакости любое начальство гораздо.

Наше дело, впрочем, телячье: скажут подыхать, будем подыхать, тем более, что нам не впервой.

— Андрюха, — уныло бубнит Аникей, — как думаешь, если война закончится, нам тоже конец?

Андрюха… Это не моё имя, да и не имя вообще. Андреями, Антипами, Антонами называют аннигиляторщиков, в просторечье аннигиляшек. Так же, как лётчиков кличут Лёхами и Лёньками, а артиллеристов — Артёмами, Артурами и даже Аристархами. До войны меня звали Игорем, мама называла Игорьком, а Алёнка, когда сердилась — Горем, иногда даже Горем луковым. Мама погибла в первый же день войны — от Владивостока ничего не осталось. Я не знаю, жива ли Алёнка, да мне лучше и не знать.

Что будет после войны, мы обычно не обсуждаем. Для нас — ничего хорошего, причём наверняка. Это потому, что у нас — узкая специализация: мы умеем только уничтожать и ни на что другое не годны. Начальству повезло больше: у Сержантов широкая функциональность, у Офицеров вообще универсальная, так что их можно перепрофилировать и использовать в мирных целях.

— Отбой, — говорю я вслух. — Давай спать. Вот закончится война, тогда и увидим. Если до тех пор уцелеем, конечно.

Сон, в отличие от еды и питья, нам необходим — он то немногое, что в нас осталось от человека. «Спят как убитые» — это про нас, и не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Я ненавижу древние афоризмы. Интересно, какой умник первым додумался до идиотской фразы «двум смертям не бывать».

«Переход в режим «А». Переход завершён: режим «А» установлен. Отключение Ч-сознания: Ч-сознание отключено».

Просыпаемся мы одновременно — автоматика инициирует режим «Ч» по всему Дальневосточному фронту. Происходит это каждый день, если, конечно, не было досрочного пробуждения личного состава по тревоге. Мы не здороваемся — желать друг другу здоровья нелепо. Никаких изменений в окружающем пейзаже за ночь не произошло: перед глазами — так мы называем встроенную в нас оптику — та же самая однообразная, выжженная ядерными ударами равнина. Передовая тянется с севера на юг извилистой зазубренной полосой, образованной отрытыми в земле траншеями в два моих роста, а значит, в четыре человеческих. Сосед слева — танковый батальон «Варяг», сосед справа — ракетный комплекс «Возмездие». В тылу — управленческие структуры, там тоже траншеи, только разветвлённые, а всё вместе, включая нас, называется укрепрайоном номер восемь.

Пополнение прибывает, едва солнечный желток проклёвывается из-за вершины пригорка. Подгоняемый Сержантом, из тыла к передовой ползёт наш с Аникушкой близнец, боевой самоходный аннигилятор, биомеханическая система «АН-11У». Съёмная гусеничная ходовая часть, массивный трапецеидальный корпус, две пары верхних конечностей, пара рудиментарных нижних и квадратная уродливая башка. В ней, в самых недрах, в титановой черепной коробке, и находится то, что некогда было человеческим мозгом, а ныне стало основной, управляющей частью биомеханической системы, когда та функционирует в режиме «Ч», человеческом.

Мы — мертвы, каждый из нас, от рядового до генералиссимуса. Я загнулся от лучевой болезни в новосибирском госпитале. Аникей погиб, придавленный рухнувшей железобетонной балкой в челябинском бомбоубежище. Сержант горел заживо под Иркутском и, несмотря на многочисленные пересадки кожи, не выжил. Лейтенант…

Я обрываю воспоминания. Нет разницы, кто, когда и как врезал дуба. Каждый из нас за несколько минут до кончины согласился на вторую жизнь, посмертную. Если, конечно, наше теперешнее существование можно назвать жизнью.

Мы — киборги. Неприхотливые, стойкие, нечувствительные к радиации идеальные солдаты. До войны биомеханические системы были запрещены как антигуманные. С её началом понятие «гуманизм» отошло в прошлое. Мы — принявшая на себя удар дохлятина, остановившие экспансию мертвецы, уродливыми корпусами прикрыли живых.

Три с половиной года назад локальный конфликт на острове Итуруп перерос в серию вооружённых столкновений на Большой Курильской гряде. Это мы знаем из последних радио- и телепередач мирного времени. Что произошло потом — неизвестно. Для России столкновения обернулись массированным ядерным ударом по восточным территориям. О вступлении в войну Китая, обеих Корей и Монголии я узнал, уже будучи мёртвым.

Косорылые оказались оперативнее нас. Их биомеханические орды вторглись на Дальний Восток уже через месяц после первых бомбардировок. Орды беспрепятственно двинулись по безжизненной территории вглубь страны, и остановить их, а потом и отбросить удалось лишь на подступах к Якутии. Пара месяцев прошла в непрерывных боях, потом фронт стабилизировался, и вот уже три года наша линия обороны тянется с Анадырского плоскогорья на севере, упираясь на юге в Пенжинскую губу.

— Ну что, аннигиляшки, на металлолом не пора ещё? — приветствует нас дежурной шуткой Сержант. — Знакомьтесь. Этого урода зовут Андреем, того — Аникеем. А это…

— Анна, — прерывает Сержанта новый киборг. — Но лучше Анка.

Если бы у нас с Аникушкой были глаза, мы бы, наверное, переглянулись. О женщинах-киборгах мы не слыхали. О бывших, разумеется, женщинах. О покойницах.

— Анка-лучемётчица, — острит Сержант, тыча манипулятором в Анкину пару конечностей со встроенными лазерами, такими же, как у нас. — Гы-гы-гы. Детей тут только не нарожайте, жмурики.

* * *

— Перевели с Южного фронта, — говорит Анка, когда Сержант, вволю нахохмившись, укатывает, наконец, прочь.

— Почему? — спрашивает Аникей. — Проштрафилась?

— Сам ты проштрафился, — огрызается Анка. — Нам не докладывали, но похоже, на Южном фронте произошла передислокация.

— В каком смысле передислокация? — уточняю я.

— Понятия не имею. Но ходили слухи, что с Китаем вот-вот подпишут мир.

С минуту мы молчим. Мир для нас — абстракция, нечто неуютное и опасное. Гораздо более опасное, чем локальный прорыв или даже массированная атака. Потому что с наступлением мира мы станем не нужны.

— Располагайся, — прерывает молчание Аникей. — Видишь тот пригорок? Они обычно лезут оттуда. Правда, в последнее время редко.

Не проходит и получаса, как в опровержение его слов через вершину пригорка переваливает сразу полдюжины «Самураев» и начинается пальба.

Мы не помним, что делаем, когда находимся в режиме «А», автоматическом. Мы видим только итог наших действий. И ещё можем прочитать протокол — непрерывную цепь команд и результатов их исполнения.

— Вот это да, — говорю я, ознакомившись с протоколом после подавления вылазки.

Присвистнуть в нынешнем состоянии я не способен, варьировать тембр голоса тоже, так что восхищение и уважение приходится передавать словами. Из шести целей четыре поражены Анкой, нам с Аникушкой досталось по одной.

— Ты что, снайпер? — спрашивает Аникей.

— Хуже, — голос у Анки ничем не отличается от наших, такой же механический и бесцветный. — Модифицированная модель, по пути с Южного фронта прошла через апгрейд.

— Почему же тогда «хуже»? — интересуюсь я.

— Потом расскажу. Что, если я немного посплю?