Империя Чугунного Неба (СИ) - Чернец Лев

Улисс резко сел на кровати, рука рефлекторно рванулась к несуществующему оружию. Грубая простыня прилипла к спине, пропитанная ледяным потом.

Они снова пришли — без приглашения, как всегда.

— Маргарет. Её последний шёпот...

— Гарретт, растворяющийся в шипящем паре...

— Существо, наползающее из темноты...

Дверь распахнулась. На пороге стояла Марта, её силуэт колебался в дрожащем свете керосиновой лампы.

— Опять?

В её голосе не было раздражения — только усталая привычка.

Улисс кивнул, сжимая простыню уцелевшими пальцами. Слова застряли в горле, как заноза.

Марта вошла, поставила лампу на стол. Пламя дёрнулось, отбрасывая на стены пляшущие тени. Она опустилась на край кровати, и доски застонали под её весом.

— У нас тут все орут по ночам, — сказала она, разглядывая свои грубые ладони. — Лоренц — про чёртову переправу. Ян — про пожар, в котором сгорела его семья. Даже старая Ильза... та орёт так, будто её режут.

— Почему? — голос Улисса прозвучал ржаво, как если бы не использовался годами.

Марта подняла на него глаза. В тусклом свете её лицо казалось вылепленным из воска.

— Потому что помнят.

Она наклонилась ближе, и Улисс уловил запах дёгтя и полыни — горький, как её слова.

— А ты что помнишь, городской?

— Я помню друзей.

Марта замерла. Её дыхание стало медленным, как у зверя, принюхивающегося к опасности.

— И где они сейчас?

Тень скользнула по её лицу, когда Улисс прошептал:

— Остались позади.

Марта резко встала, передумав что-то сказать. Она достала из складок юбки потрёпанную бутылку и налила в стакан жидкость цвета старого золота.

— Пей.

Он сделал глоток — напиток выжег горло, как кислота. Глаза тут же наполнились слезами.

— Это не поможет забыть, — сказала Марта, забирая стакан. — Но хотя бы уснёшь.

Дверь закрылась с тихим щелчком, оставив его наедине с тенью — слишком похожей на Железнолицего, притаившегося в углу.

Тень не двигалась. Но Улиссу почудилось, что она дышит.

Тринадцатый день. Ночь.

Гул — точь-в-точь как в тоннеле.

За окном — фигура в противогазе.

«Оно нашло меня...» — пронеслось в голове.

— Эй, городской! — детский смех. Рыжая девчонка сдернула противогаз. — Давай дружить!

Она убежала, оставив после себя вопрос: почему у ребёнка в деревне — противогаз инквизиции?

Четырнадцатый день

Тело понемногу вспоминало, как быть живым.

Сначала — мучительные попытки подняться, когда каждая мышца предательски горела. Потом — первые шаги, ковыляющие, как у новорождённого, пальцы впивались в шершавые стены, оставляя на них влажные отпечатки отчаяния.

Сегодня он впервые вышел во двор.

Солнце ударило в глаза — ослепляющее, наглое в своей яркости после полумрака комнаты. Улисс зажмурился, ощущая, как веки дрожат. Дыхание обожгло лёгкие жизнью: нагретой травой, смолой, древесной золой.

Он чихнул. Звук был таким громким и неожиданным, что испуганная курица с кудахтаньем выпорхнула из-за забора.

Самодельный душ из бочки с трубчатым нагревателем шипел за кустом смородины, рядом стоял ручной пресс для сидра, больше похожий на орудие пыток. Вдоль дорожки ржавели обломки сельхозмашин, превращённые в скамейки.

Улисс прислонился к косяку, вдыхая запах горячего металла от раскалённой бочки. Тело ещё не верило, что может быть тёплым, а не дрожать в полумраке.

— Ты уже можешь ходить? — раздался голос с присвистом.

Из-за угла амбара показался парень — худощавый и жилистый, с всклокоченными тёмными волосами и руками, покрытыми свежими царапинами. Он остановился в трёх шагах от Улисса, оценивающе оглядывая его с головы до ног.

— Я Ян, — в его глазах читалось любопытство, но не враждебность — скорее оценка нового диковинного механизма. — Я помогал Марте выхаживать тебя.

Улисс попытался улыбнуться:

— Я Улисс... Спасибо вам.

Ян пожал плечами:

— Пустяки. Ты бы видел, как дядя Лоренц однажды... — Он резко оборвал себя и махнул рукой: — Пойдём, нарвём крыжовника. Он помогает от слабости.

Он сделал несколько быстрых шагов, затем оглянулся, проверяя, идёт ли Улисс. Его движения были угловатыми, но в них чувствовалась деревенская уверенность.

По дороге нога Улисса ударилась во что-то твёрдое. Он посмотрел вниз. В землю вросла каменная плита. Когда-то на ней красовался указ верховного догматика, теперь лишь мох да очертания выщербленных букв.

— Похоже на свалку истории...

— Зато своя. — Ян пнул камушек, и тот зазвенел по щебню. — Без патрулей и столичной дряни.

— Как вам это удаётся?

Ян остановился, проводя языком по разбитой губе:

— По документам мы сгорели в "Великой Очистке", — сказал он, кивнув в сторону мельницы, где одна-единственная лопасть безнадёжно болталась на ржавых шарнирах. — Кому охота признавать, что их перепись — решето? — В его голосе звучала горьковатая усмешка, но глаза оставались серьёзными. — Да и что тут взять? Только сидр да болотную тину.

Он сделал шаг вперёд, собираясь что-то добавить, но вдруг замер, заметив, как Улисс неуверенно шатнулся.

— Эй, осторожно! — Ян мгновенно оказался рядом, его рука непроизвольно потянулась поддержать. — Может... присядем?

Ян указал на старый пень у края поля, но Улисс уже оправился от слабости. Вместо этого он протянул руку к ближайшему кусту, где среди листвы прятались зеленовато-янтарные ягоды.

Ветер донёс скрип петель из амбара — будто старый лешак засмеялся в усы.

Улисс разглядывал плод на ладони — шершавый, неровный, с тонкой кожицей, пропускавшей солнечный свет. Такие никогда не продавали в столице. Он раздавил ягоду на языке. Кислота заставила его поморщиться, но следом пришла сладость — настоящая, не приторная, как в консервированных фруктах из Цехового квартала.

— Смотри! — Ян внезапно указал на горизонт.

На фоне багряного заката медленно проплывал серебристый дирижабль Инквизиции, далёкий и беспомощный в этом море полей.

— Как часы, — Ян плюнул семечками. — Ровно в девятнадцать тридцать. Можно сверяться.