Зеркало для героев - Гелприн Майк

Мия посмотрела на меня без сочувствия, прищурившись. Потом пальцы запрыгали по планшету.

«не надо было жрать 2 морожен, после бигмака!» — так сказала мне дочь и выразительно похлопала меня по животу.

— Что она говорит, Андрюша? — поинтересовалась Теща, на секунду отрываясь от фотоаппарата. Подумав, она полезла в рюкзак за гигантского вида объективом, который принялась полировать тряпочкой.

— Говорит, что очень красивый дом, — отозвался я. Мия показала мне язык. — Говорит — вот бы его увидеть до того, как башня обвалилась и все остальное порушила…

— А тебе нравится? — Тёща, прикусив от усердия язык, балансировала на спинке скамейки, воздевая руки с фотоаппаратом в небеса, откуда, видимо, был идеальный ракурс.

— Мне тревожно, — сказал я. — Сердце не на месте, грудь ломит.

— Это ты переел опять, — сказала Тёща. — Три километра пешком с твоим весом по кушерям английским… У кого угодно плохие предчувствия возникнут.

Мия рассмеялась, взмахнула руками и побежала вокруг пруда, где кругами плавали блестящие толстые рыбы, через короткую аллею с печальными потемневшими статуями, через вымуштрованный столетиями регулярных стрижек газон. Я побрел за нею. Сердце щемило грустью от того, какая она была красивая, как быстро росла — вот она спит рядом с Наташкой, розовая и толстощекая, вот идет в садик, возвращается с фингалом, потому что мальчишки из старшей группы давили гусениц, а она защищать бросилась, вот первый класс с бантами и астрами, вот она на больничной кровати белее простыни, лежит, на меня не смотрит… Бежит среди огромных замшелых деревьев, похожая на Наташку, вдаль, в живую зелень, от меня, не поймать.

— Мия, нас подожди, — крикнула Тёща, тут же отвлеклась на игру света на темной воде пруда, присела, потом легла на траву, прижимая фотоаппарат к щеке. Я помедлил у часовенки, заросшей плющом — над входом сидел каменный ангел, смотрел пронзительно. Вокруг стояло несколько надгробий, старых, вылизанных столетиями дождей и ветров. Я провел пальцами по шершавой поверхности ближайшего, наклонился прочитать имена. Внизу вместо традиционных цитат из Библии были выбиты строчки:

Если кто-то звал кого-то сквозь густую рожь

И кого-то обнял кто-то, что с него возьмёшь?

— Бёрнс, — сказала Тёща, подходя к часовне. — Надо же…

Помолчав, тихо добавила: «целовался с кем-то кто-то вечером во ржи…» Поправила свои рыжие волосы — с каждым разом она стриглась все короче и короче, не за горами был уже и ежик. Впрочем ей шло, с таким лицом можно и наголо бриться, все равно красиво.

Тёща меня всего на четыре года старше. Она Наташку в пятнадцать лет родила, десятый класс не закончив. От кого — никому не говорила, и Наташке так и не сказала никогда, только что необыкновенный был человек и очень она его любила. Наташка думала на директора Тёщиной школы, тот был красавец-вдовец, фронтовик бывший, умер от инфакта прямо на школьных ступенях. Родители Тёщу из дома выгнали, когда живот обозначился, а она по общагам, вечерним курсам, бесконечным подработкам, годам бессонных ночей — выправилась, выстроила свою жизнь, Наташку вырастила такую, что не любить было невозможно.

Тёща ходила быстро — я за нею едва поспевал, трусил, как растолстевший пес на поводке. Дурные предчувствия усилились, я уже сильно жалел, что мы выбрались на прогулку, сидели бы в гостинице, можно было обед в номер заказать… При мысли о еде я сглотнул, хотел поискать в рюкзаке шоколадку, но Тёща на меня посмотрела скептически, будто мысли читала, и я сделал вид, что просто лямку поправлял.

Перед домом стояла легкая деревянная беседка, увитая ползучими цветами, а над входом — прибитый знак «продается» с телефоном агента. За столиком в беседке Мия усаживалась пить чай с двумя аккуратнейшими старушками с тщательно завитыми седыми кудрями. Звали их Кора и Лора, они энергично нам кивали, говорили почти одинаковыми мультяшными голосами, приглашали к чаю и предлагали печенье.

— Какая у вас прелестная дочка, — говорила Кора, в элегантном сером костюме, с брошью в виде бабочки. — Поздние дети всегда удаются красивыми и умными.

— Не дочка, внучка, — смеялась Тёща почти без акцента. — И красивая и умная.

Мия что-то написала на планшете, повернула к старушкам.

— Да, милая, пришла пора продать дом и поселиться там, где за нами смогут присматривать, девяносто шесть лет мне уже, а Лоре — девяносто три… Мы старше ее величества королевы, хотя она, конечно, молодцом… Нет, мы не сестры, мы…

— Старые подруги, — закончила за нее Лора, кивая так энергично, что очки с носа свалились прямо в чашку чая. Мия кинулась их отряхивать и протирать салфеткой. — Спасибо, деточка…

— Очень старые…

— В старом-старом доме… Вы знаете его историю? Владелец — Уильям Даррен, когда-то был самым богатым человеком в Англии. Этот дом — все, что осталось от его огромного имения, почти замка, одно крыло из четырех…

— Не считая башни, она была выше собора в Солсбери…

— Она-то, упав, и разрушила дом — а все потому, что строили слишком быстро и слишком высоко…

— И из говенных материалов… ох, Лора, как еще-то это назвать? Если бы не Харрис… Ну что ты меня все толкаешь, эта милая семья — туристы, они же не дом покупать пришли, они видами любуются. Подлить вам еще чаю, молодой человек? И печенья возьмите, не стесняйтесь, у мужчины должен быть хороший аппетит!

Были они словно Труляля и Траляля, явившиеся на Безумное Чаепитие, совсем старые и пропахшие лавандой. Я прошептал об этом Тёще, она улыбнулась, показала на себя, сказала «Алиса» одними губами. Нетипичное у нее было имя для ростовской глубинки, родители чего-то поначитались в свое время. От чая меня разморило, спать захотелось, и вдруг показалось, что из конца сада, от часовни, на меня кто-то смотрит, даже силуэт нарисовался, почему-то детский, тоненький, в белой рубашке или футболке. Странный был взгляд, холодный, я сел поровнее, сон как ветром сдуло. Никого не было в саду. Только Мия туда же смотрела, что и я, и обе старушки отчего-то замолчали.

— Не хотите ли посмотреть дом? — вдруг спросила Кора, склоняя голову. — Другого такого нет! Уильям Даррен был большим оригиналом и смелым архитектором. Еще романы писал, хоть и очень странные, и сомнительных литературных достоинств. Оккультизмом увлекался. Удивительный дом. Я здесь родилась. А Лора… появилась позже.

Я шел за ними и невольно задавался вопросом о природе их отношений. Хотя — какая разница, из чего любовь возникает? Из старой дружбы ли, из родства, или оттого, что кто-то когда-то желал другого, целовал, шептал горячее? Годы засыпают песком истоки любви — а сама она разливается озером, и вот одна старуха улыбается другой, поддерживает под локоть у ступеньки — не споткнись, милая.

— Мы раньше сами управлялись, — сказала Лора, одним толчком открывая тяжеленную на вид дубовую дверь. — Но Кора после химиотерапии сдала… что ты на меня так смотришь, Кора, я же вижу, как тебе тяжело… Сейчас, конечно, проще — три-четыре бытовых агрегата выполняют работу дюжины слуг, при этом они на гарантии, не капризничают и болеют. Раз в неделю к нам приезжает леди из деревни, прибирается, привозит замороженные ужины. Только нам немного одиноко, да, и страшновато уже. Конечно, есть Харрис, но случись что, он…

Она резко осеклась, будто сказала лишнее. Кора смотрела на нее строго.

— Пройдите по комнатам, посмотрите, — сказала она. — Да, фотографируйте сколько угодно, милочка, к нам иногда даже экскурсии приезжают…

Дом был прекрасен в своем благородном готическом безумии, комнат было два десятка в разных уровнях. Классические замковые интерьеры, потом прелестная модерновая гостиная, милая уютная спальня, потом — внезапно — кабинет с тремя мониторами, на одном из которых почесывал мускулистую зеленую задницу воин-орк, небрежно закинув на плечо полутораметровую секиру. Мия восторженно хихикнула, она тоже рубилась иногда во всякие воркрафты, я только совсем представить не мог, как, рыча, кромсает врагов крохотная английская старушка, поправляя очки и прихлебывая чай с молоком.