Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег

Он живо вспомнил старый советский мультфильм, где мама приглашает к сыну учительницу хороших манер, потому что мечтает для него о всемирной славе пианиста, и ужасно боится, чтобы он не оплошал на каком-нибудь приеме.

Этот старый плебейский страх несколько утих за тридцать лет постсоветской жизни, но сейчас грозил возродиться с новой силой.

«Все-таки не зря этого поросенка спасал! — подумал Саша, придя в себя. — Все не так страшно!»

Шкодливейший Никола пальцев не облизывал, зато смотрел уж очень задорно, видимо, обдумывая, что бы такое выкинуть.

Наконец, тетя Санни перешла от сплетен к театру и музыке.

— Саша, я выучила первую часть твоей прелестной пьесы, — сказала она.

— Моей? Тетя Санни, она не моя.

— Ну, если тебе угодно говорить, что это Бетховен, пусть будет Бетховен. Давай после чая сыграем вместе. Я начну, а ты продолжишь.

— Конечно, тетя Санни.

Дядя Коко воспользовался образовавшейся паузой и сказал, обращаясь к папá:

— Все-таки мне кажется, что новые рескрипты об улучшении крестьянского быта…

— Костя! — оборвал папá. — Мы договорились.

— Хорошо, хорошо, — сказал так называемый «Робеспьер».

После обеда Саша сел с тетей Санни за рояль, а Никола занялся кормлением Моксика пирожным и был временно нейтрализован. Может, сегодня обойдется?

Александра Иосифовна играла вполне себе. Потом ее сменил дядя Коко, который, оказывается, тоже выучил первую часть.

— Дядя Костя, что вы хотели сказать про крестьянский быт? — тихо спросил Саша, когда эстафета «К Элизе» перешла к нему.

— Улучшение крестьянского быта, — еще тише сказал Константин Николаевич. — Эмансипация.

— Эмансипация?

— Освобождение крестьян. Ты не помнишь этого слова?

— Помню, конечно…

— И давай на «ты». Всегда же на «ты» были.

— Я папá «вы» говорю, — заметил Саша.

— Он государь. Хотя он был на «ты» с твоим дедом.

— Дядя Костя, а что не так с рескриптами?

— Давай потом там поговорим, — и Константин Николаевич указал глазами на террасу.

Доиграв, Саша с дядей Костей вышли на террасу. А Никса увязался следом.

Солнце клонилось к закату, уходя на запад, за дворец, и погружая в тень сад.

Константинович Николаевич оперся на балюстраду и закурил сигарету.

— Понимаешь, Саша, — начал он. — Сначала эмансипацией занимался Ланской Сергей Степанович, который подготовил свой проект. Потом Саша (твой папá) ввел туда Якова Ростовцева, человека безусловно честного, но первоначально противника реформы.

— Того Ростовцева, который донес дедушке на декабристов? — спросил Саша.

— Да-а. Который донес папá, но никого не назвал. И одновременно поставил в известность об этом своего друга Рылеева.

— И Ростовцев был противником реформы?

— До поры до времени, потом передумал. Ланской, кстати, тоже был в «Союзе благоденствия», но вовремя вышел. Ну, кто из их поколения там не был? Даже дядя Мишель шутил, что еще немного, и они бы и его втянули.

— Михаил Павлович?

— Совершенно точно. Михаил Павлович. Так вот Ростовцев предлагает, чтобы помещики выделяли земли крестьянам по своему усмотрению.

— Так нельзя! — тихо сказал Саша. — Будет произвол. Они же заинтересованные лица.

Дядя Костя повернулся к нему и посмотрел очень внимательно.

— Вот и я так считаю, — еще тише сказал он. — И оброк по этому проекту остается, хотя и облегченный. И барщина остается, хотя и законодательно ограниченная. И община остается, потому что разрушать общину — это мера насильственная. И круговая порука.

— В чем же освобождение?

— Продать или купить крестьянина будет уже нельзя, высечь или сослать без суда — тоже. И власть помещика переходит на сельское общество, а не на каждого крестьянина, как вещь.

— А Ланского совсем отстранили? — спросил Саша.

— Ланской — министр внутренних дел, — вмешался Никса.

— Вот именно, — сказал дядя Костя. — Но был создан Главный комитет по крестьянскому делу во главе с твоим папá и поставлен выше министерства, так что Ланской теперь ему подчиняется. А еще созданы Редакционные комиссии, которые подчиняются только твоему папá, и которые возглавил Ростовцев.

Саша несколько подвис от такой бюрократической загогулины.

— Честно говоря, мне хочется схему всего этого нарисовать, чтобы понять, кто кому подчиняется.

— Я тебе нарисую, — небрежно бросил дядя Костя.

— Вам можно писать?

— «Тебе», Саша, «тебе». Пиши, конечно.

Саша кивнул.

— Спасибо!

— Но не так плохи Редакционные комиссии, как губернские комитеты, — продолжил Константин Николаевич. — Там сначала шла речь о выкупе крестьянами самих себя, как личностей, потом об освобождении без земли, потом об ограничении крестьянских наделов. И у либералов в комитетах меньшинство. Причем повсеместно.

— В России у либералов всегда меньшинство, — хмыкнул Саша.

Дядя Коко посмотрел еще внимательнее.

— А кто входит в губернские комитеты? — спросил Саша.

— Выборные от дворянства, — пояснил Константин Николаевич.

— Тогда трудно ожидать от них другой позиции, — заметил Саша. — Если бы там были крестьяне, расклад бы радикально изменился.

— Ты считаешь, что нужно ввести в комитеты крестьян?

— По-моему, это логично, — сказал Саша. — Они же заинтересованная сторона.

— Саша, знаешь, как тебя за глаза прозвали? — поинтересовался дядя Костя.

— Бульдожка, Мака, — поморщился Саша. — Но не надо! Мне эти собачьи клички не нравятся.

Дядя Костя хмыкнул.

— Как бы ни так! Это все в прошлом. Ты теперь у нас Сен-Жюст.

— И когда я удостоился?

— После разговора с Тютчевой.

Саша повернулся к дворцу и окинул его взглядом.

— Дядя Костя, у него точно стены не стеклянные?

— Стеклянные, не сомневайся, — без тени улыбки сказал Константин Николаевич.

— Вообще, это несправедливо, — заметил Саша. — Я противник смертной казни.

— Наслышан, — сказал Константин Николаевич. — Так и Сен-Жюст с этого начинал.

— Не знал.

— Теперь знаешь. Гюго начитался? «Последний день приговоренного к смерти»?

— На русском или на французском? — спросил Саша.

— Его, по-моему, нет на русском.

— У меня с французским пока не блестяще. Наберу словарный запас — обязательно прочитаю.

— Наслышан про карточки. Это даже эпичнее, чем спасение Володи.

— Семь подвигов Геракла, — усмехнулся Саша.

— Пока два.

— Откуда об этом известно? Телеграф?

— Лакеи куда болтливее, — усмехнулся Константин Николаевич. — А по поводу смертной казни, Саша, это что-то вроде введения всеобщего образования. Пока не для нас.

— Елизавета Петровна как-то обходилась.

— Елизавета Петровна не освобождала крестьян!

— У нее были свои проблемы.

— Саша, ты не понимаешь, в какой стране живешь! Мы с твоим папá тоже не вполне понимали. Во время подготовки реформы начали собирать статистику по волостям. Помещики должны были отчитаться, сколько у них грамотных крестьян. И что ты думаешь? Пришли нам в основном точечки. Но бывало и похуже: за помещицу такую-то (неграмотную) расписался такой-то.

— Помещица неграмотная? — опешил Саша. — Не может быть!

— В этой стране все может быть, — философски заметил дядя Костя. — А ты: всеобщее образование! Тут бы хоть помещики расписываться умели.

— Значит, всеобщее образование более, чем актуально, — сказал Саша.

— Ну, ты упрям! Никса, когда ты будешь этого прожектера в Сибирь ссылать генерал-губернатором, сразу готовь деньги на сеть сибирских университетов.

— Он мне самому пригодится, — сказал Никса.

— Ну, мучайся, — вздохнул дядя Костя и затянулся полу-сгоревшей сигаретой.

— Насчет сибирских университетов — блестящая идея, — отреагировал Саша. — Учту обязательно. Что там? Томск, Омск…

— Ладно, оставим университеты, — сказал Константин Николаевич. — Вернемся на землю. Общинную. Которую ты собираешься в свободную продажу пустить. Ты хоть понимаешь, к чему это приведет?