Зеркало для героев - Гелприн Майк

— Этот твой богомерзкий урод! — наутро кричала на Кристофера Мегги. — Я знаю: это он меня подстерёг. До чего же мы дожили — глиняная тварь охотится на собственную хозяйку!

Кристофер мог бы возразить, что Мегги мне не хозяйка. Но он был робким и любил её, а потому возразить не посмел.

— Дорогая, ну что такое ты говоришь, — привычно мямлил Кристофер. — Успокойся, пожалуйста. У Гарри Толстуна и в мыслях не было тебе навредить, тем более что у него и мыслей-то никаких нет и быть не может. Взгляни: вон он, Гарри, стоит, где всегда, охраняет сад. Видимо, с дерева попросту упала ветка. Небольшой ушиб, это совсем не страшно.

— Ушиб?! — негодовала Мегги. — Да у меня теперь на черепе останется шишка. Значит, так: или ты немедленно избавляешься от этого урода, или ноги моей здесь больше не будет.

От меня избавились. Я больше не мог приносить людям счастье, потому что стоял в пыльном углу на чердаке. В соседстве с оставшейся от издохшей клячи сбруей и грудой вышедших из моды и отправленных Мегги в отставку жакетов, блузок и платьев.

Я стоял и стоял в углу, день за днём, месяц за месяцем, год за годом, лишь изредка слезая с постамента, чтобы размять терракотовые ноги и поглазеть в чердачное окно. Оно было круглым, изнутри затянутым паутиной, а снаружи замаранным следами вороньей жизнедеятельности. Мне было немного стыдно, так, будто я подглядывал в замочную скважину. И, тем не менее, я в это окно глазел. И потому, что прикипел душой к поместью Маргарита и его обитателям, и потому, что всё ещё надеялся когда-нибудь принести им счастье, хотя и не шибко верил, что мне это удастся.

Я видел, как несли на кладбище старую Дженни. Видел, как запойно пьёт Кристофер, заметно сдавший и опустившийся после того, как от него сбежала рыжая стерва Мегги. Видел, как год за годом стареет так и не вышедшая замуж Сюзанна. И горевал оттого, что в саду не бегают больше дети.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды утром старая Лиззи не обнаружила у ворот в каменной ограде перетянутый голубой лентой свёрток. Звуки, которые издавало замотанное в него существо, были настолько пронзительны, что, пробившись через чердачное окно, заставили меня спрыгнуть с постамента, сорвать паутину и приникнуть к стеклу.

Так у нас появился Бенедикт, хотя что подкидыша зовут именно Бенедикт, я узнал, лишь когда ему сравнялось шесть лет и у ворот затормозил крытый тентом фургон. Я смотрел, как из фургона одну за другой извлекают громоздкие коробки, как их распаковывают, и мне было скверно на душе, так скверно, как только может быть на душе у отслужившей своё вещи, покрытой сколами и трещинами, с выцветшей облупившейся краской.

Из коробок извлекли гномов. Садовых гномов, шесть штук. Это были нелепые и несуразные безделки в красных колпаках, с умильными гримасами, застывшими на глуповатых физиономиях.

Я не стал смотреть, как этих шестерых несли в сад. Я забрался на постамент и попытался забыться, чтобы хоть как-нибудь унять невесть откуда взявшуюся мучительную боль в терракотовом нутре. Я стоял на постаменте, глушил в себе эту боль и думал, что, наверное, так умирают гномы. А потом чердачная дверь вдруг отворилась, и я пришёл в себя.

— У нас есть ещё один гном, Бенни, сынок, — сказала протиснувшаяся в дверь Сюзанна вихрастому и веснушчатому мальчугану. — Сорок лет назад нам с Кристофером его подарил твой дед, собираясь на войну. Этого гнома зовут Гарри Толстун, вот, взгляни.

— Он совсем старый, — растерянно проговорил мальчуган. — И совсем не похож на тех, других. Мне кажется даже…

— Что кажется, сынок?

Бенни пригладил вихры и сказал решительно:

— Мне кажется, он особенный. Давай отнесём Гарри в сад, мама. Пускай он командует остальными.

Так я снова занял своё место, рядом с беседкой, под яблонями. Правда, командовать мне оказалось некем — шестеро новых гномов были попросту сошедшими с конвейера декоративными украшениями, заурядными и бездушными изделиями made in China.

Поэтому я вновь в одиночку охранял сад, поправлял по ночам клумбы, воевал с воронами и ждал, когда настанет час принести людям счастье.

* * *

Когда Бенедикту исполнилось двадцать два, оловодобывающая компания прогорела.

— Нам не выплыть, мама, — понуро сказал Бенедикт Сюзанне. — До банкротства остался месяц-другой, Маргариту придётся продать, чтобы покрыть долги.

К нам снова, как было когда-то при Мегги, зачастили коммивояжеры, правда, теперь они назывались агентами по купле-продаже недвижимости. Агенты приводили с собой покупателей, которые дотошно осматривали дом, а потом праздно шатались по саду, жалуясь на инфляцию и дороговизну. В результате покупатели убирались восвояси ни с чем, а обитатели Маргариты с каждым днём становились всё более мрачными и унылыми.

Так продолжалось до тех пор, пока у нас не появился старичок-нотариус из Труро, в потёртом на локтях старомодном сюртуке, пенсне и с видавшей виды тростью.

— Позвольте, а это что? — осведомился нотариус, постучав тростью по моему постаменту.

— Садовый гном, — пожал плечами Бенедикт. — Мы зовём его Гарри Толстун. Гномов у нас семеро, Гарри из них самый старый.

Старичок протёр пенсне.

— Я видел остальных, — осторожно проговорил он. — Но меня интересует именно этот. Насколько он старый?

— Не знаю точно. Это важно?

Нотариус стянул с носа пенсне, пристально посмотрел на Бенедикта снизу вверх и сказал:

— Может статься, вы даже не представляете, насколько.

* * *

Я стою на постаменте в бодминском краеведческом музее, под стеклом. Графство Корнуолл выкупило меня за миллион фунтов стерлингов — ровно за ту сумму, которую Бенедикт просил с покупателей за поместье. Я оказался уникальным антикварным изделием, единственным сохранившимся из первой, пробной партии садовых гномов, изготовленных в мастерской рыжего шваба Филипа Грибеля. Другими словами, самым старым и самым ценным из всех садовых гномов на Земле.

Мне сто пятьдесят лет, я мудр, осторожен и осмотрителен, как и свойственно лучшему представителю моего народа. Мне есть чем гордиться, хотя и немного грустно оттого, что я уже не садовый гном, а музейный, а значит, счастья в дом больше не принесу. Да и как, спрашивается, его приносить, стоя под стеклом?

Меня отреставрировала светловолосая миниатюрная девушка по имени Кэтрин. Она часто беседует со мной, хотя и знает, что я не умею издавать звуки. Я думаю, она, единственная из всех, догадывается, что у меня есть душа. А возможно, догадывается, что, кроме души, есть и хобби.

Когда моему музейному существованию исполнилось шесть лет, Бенедикт пришёл навестить меня. Он долго молча стоял передо мной, затем провёл ладонью по стеклу.

— Спасибо, Гарри, — тихо сказал он. — Знаешь, нам тебя не хватает.

— Вам нравится этот гном? — услышал я голос Кэтрин. — Хотите, я расскажу вам его историю?

Бенедикт обернулся.

— Я знаю его историю. Этот гном раньше принадлежал мне. Но я подумал…

Он замолчал. Они с Кэтрин стояли и глядели друг на друга, а я смотрел на них и думал, что вдруг… Что вдруг мне удастся. Ещё один раз…

— Что вы подумали? — разомкнула, наконец, губы Кэтрин.

— Я… — замялся Бенедикт, — я подумал, что хотел бы выслушать историю Гарри от вас. Может быть, вы согласитесь рассказать мне её сегодня вечером?

♀ Облако в серебре

Ольга Рэйн

Когда он все-таки подарил мне эту машину, я чуть с ума не сошла.

Стояла рядом в коротком открытом платье того же оттенка серебра, что и ее гладкие бока, на каблуках шестидюймовых покачивалась, рот открыт буквой «о» — вроде от потрясения. Руками всплеснула, будто это не я в его недалекую немецкую голову мысль об этой машине битый месяц кувалдой забивала — каталоги открытыми оставляла, намекала, ахала и охала, пыталась ее рисовать в блокноте — вроде как ее формы у меня из головы не идут.