Тайны старой аптеки (СИ) - Торин Владимир

И вот тогда-то мимо проехал трамвай, взвыла сирена штормовой тревоги, подыгрывая ей, взвыл и Джеймс.

Следуя вдоль ограды угрюмого парка Элмз, он поймал себя на мысли, что неимоверно устал от вредных, склочных и утомительных в своем невежестве обитателей улицы Слив.

Оставалось надеяться, что по пути в аптеку он больше никого не встретит.

Что ж, этот подлый город будто подслушал его мысли и, разумеется, тут же решил подложить ему свинью…

— Кто это там бродит, в тумане? — раздался голос от парковой ограды, а затем последовало: — Это ты, пёсик?

Джеймс вздохнул и, подойдя, увидел выкрашенную в синий сигнальную тумбу, у которой стоял стул. На стуле со скучающим видом сидел констебль. Это был не Тромпер. Хотя… правильнее будет сказать, что это был другой Тромпер. Констебль у тумбы весьма походил на своего коллегу, и Джеймс догадался, что на пост заступил брат полицейского, с которым он успел свести знакомство.

Этот Тромпер, в отличие от брата, на обычного громилу не походил. Скорее он напоминал громилу, который не отказывал себе в сладком. Что отразилось на его круглом, слегка будто бы поплывшем лице, да и, очевидно, на характере. Выглядел констебль довольно добродушным и, казалось, был полной противоположностью своего вечно хмурого брата.

— Я не пёсик, — сказал Джеймс. — Меня зовут Джеймс Лемони, сэр. Я кузен мистера Лемони из аптеки. Приехал из Рабберота.

— Да-да, — снисходительно махнул рукой констебль. — Брат мне о тебе рассказывал. Он говорит, ты неплохой парень, хоть и глупый.

— Глупый?

Констебль втянул носом запах и уставился на пакет в руке Джеймса с видом кота, учуявшего селедку.

— Это что там у тебя? Коврижки Брюмма? Ну да, они…

Он со значением глянул на Джеймса, и тот, достав одну коврижку, протянул ее констеблю.

— Угощайтесь, сэр.

Тромпер схватил коврижку и, сунув ее в рот, принялся жевать.

— Да, Терри правду сказал, — с набитым ртом произнес он, — ты вполне ничего, пёсик. А глупый ты потому, что тебе взбрело в голову сунуться в эту мрачную аптеку. Еще с тех пор, как за стойкой стоял Лазарус Лемони, ничего там не поменялось. Я-то еще ребенком уяснил, что в нашу аптеку захаживать не стоит. Как-то папаша отправил меня туда за мазью от натоптышей, так этот аптекарь сказал, что скоро папашу моего вышвырнут со службы, как и всех констеблей, а их заменят автоматонами. Я, было, ответил ему, что ничего подобного, так он сказал, что ему, видите ли, не нравятся мои руки и ноги, и что следует их отрезать, а вместо них поставить механические протезы. Я так перепугался, что с тех пор туда и не заходил. А Терри постоянно там ошивается, хотя у него есть свои причины…

Джеймс протянул констеблю очередную коврижку и осторожно сказал:

— Как мне показалось, ваш брат испытывает нежные чувства к миссис Лемони.

Констебль Тромпер поморщился.

— Есть такое. Хотя кругом бродит много более подходящих ему мисс, которые только и ждут, чтобы нацепить на нашего брата-констебля кандалы брака. К примеру, дочь мистера Брюмма из кондитерской — она вполне ничего. А какие коврижки делает! Но Терри с детства по уши втюхался в Хелен, дочь мистера Клоппа из «Запонок Клоппа», и ничего слушать не хочет о других дамочках. Угостишь полицию еще одной коврижкой, пёсик?

Джеймс дал ему коврижку и спросил:

— «Запонки Клоппа»? Это что такое?

— Была такая лавчонка на углу. Семейное дело Клоппов. Мистер Клопп продавал костюмные запонки.

— А что стало с этой лавчонкой? Ни Лемюэль, ни мадам Клопп ничего о ней не говорили. А мадам Клопп, как я понял, злится, когда при ней упоминают запонки.

— О, неудивительно. Лавка давно закрыта. На двери висит замок, а окна заколочены. Ничего странного в том, что мадам Клопп не любит вспоминать мужа, нет. Он был жестоким человеком и воспитывал дочь в строгости. Нет, наш с Терри папаша тоже нас бывало побивал, но то, что старина Клопп делал с дочерью… В общем, когда он однажды исчез, никто по нему не горевал особо. А Терри… я помню, как он таскался за Хелен, да и она была не против. Но подлый Лемони ее увел.

— Как это, увел?

— Без коврижки не скажу, — заявил констебль, и, когда Джеймс угостил его еще одной, сказал: — Она болела, и он пообещал, что вылечит ее. Этим он и покорил мадам Клопп, а уже та убедила Хелен, что Лемони — единственный верный для нее вариант. Вот только хитрый аптекарь солгал — ему так и не удалось вылечить Хелен. По сути, он обманул ее и до сих пор обманывает, а она верит. И это несмотря на все те знаки внимания, что Терри ей оказывал. Несмотря на то, что он сделал ради нее и ее матери. Уж любая на месте Хелен смогла бы оценить, но…

Констебль замолчал, и Джеймс сунул руку в пакет, чтобы достать еще одну коврижку, но, к его огорчению, их там больше не осталось.

— Что он такого сделал?

Не дождавшись угощения, Тромпер подбоченился и сложил руки на груди.

— Ничего. Что-то я и так разболтался с тобой, пёсик. И вообще, это все давно минувшие дела, да и не стоит их поминать…

Тумба неожиданно затряслась, из-под проклепанного колпака толстой медной трубы повалил дым, внутри ящика что-то стукнуло.

— О, ну наконец-то! — воскликнул констебль.

Отперев дверцу, он достал из приемника пневмопочты капсулу. Внутри оказался синий конверт. Развернув его, мистер Тромпер быстро прочитал содержание служебной записки и пояснил:

— Из Дома-с-синей-крышей. Общий приказ о роспуске всех полицейских Тремпл-Толл по домам в связи с приближающимся туманным шквалом. Я-то надеялся, что приказ поступит еще два часа назад, но хотя бы до вечера не продержали, и то праздник. Еще успею заглянуть в книжную лавку «Переплет»— заберу новый полицейский роман Коббни Пиллоу «Подвох и Шмяк». Не терпится прочитать — будет чем занять себя во время туманного шквала. Хотя Терри зазывает меня в «Колокол и Шар» — сегодня в полночь там организуется общее прослушивание свеженькой аудиодрамы «Таинственное убийство». Еще не решил, пойду, или нет. Если пойду, застряну там до окончания шквала, а книжку прочитать хочется… сложный выбор.

Посочувствовав «сложному выбору» констебля, Джеймс попрощался и, перейдя мостовую, двинулся в аптеку.

Шагая в тумане, он думал о том, что узнал: о Лазарусе Лемони, о Лемюэле и о семействе Клопп. Теща аптекаря ненавидит, когда при ней упоминают запонки, парики и пресс-папье. Что ж, теперь Джеймс понимал, что это не просто странная причуда злобной женщины. Его посетила мысль: «Кажется, мне очень не понравится, если я узнаю, при чем здесь парики и пресс-папье…»

***

Дверь скрипнула, и Джеймс замер.

«Проклятая дверь! Ты не можешь вести себя тише?!»

Из комнаты мадам Клопп, как и за миг до этого, раздавался все тот же храп.

«Хорошо, что я не пожалел снотворного порошка», — подумал Джеймс и быстро вошел в комнату, притворив дверь за собой.

Вернувшись в аптеку, он узнал, что мадам Клопп по-прежнему спит, а это значило, что план еще возможно провернуть…

Спальня мадам Клопп выглядела, как нутро дамского ридикюля, в который упомянутая дама много лет забрасывала различный хлам, да и сама, видимо, не помнила, что там хранится. По крайней мере, Джеймсу так показалось — сам-то он прежде в дамские ридикюли нос не совал.

Пахло в комнате чем-то ядовито-цветочным, и запах этот исходил от самой хозяйки спальни, лежавшей в кровати под пологом, который был похож на паутину.

Спала мадам Клопп очень беспокойно. Можно даже сказать, кошмарно. А все потому, что ей, вне всяких сомнений, сейчас снился кошмар. Она ворочалась с боку на бок, порой дергала руками и шевелила торчащими из-под края одеяла ногами с длинными коричневыми ногтями. Ее губы порой шевелились, храп прерывался, и она бормотала: «Прошу тебя, Уиллард…», «Она же не виновата, что…», «Остановись… хватит…»

Не сводя со старухи взгляда, Джеймс на цыпочках обошел кровать и подкрался к стоявшей справа от нее тумбочке. Рядом с многочисленными флаконами, скомканными носовыми платками, ломаными шпильками и гребешком, в котором застрял целый клок седых волос, лежал стеклянный шприц с выцветшей, едва читаемой этикеткой «На крайний случай».