Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты.

—  Ну, ты, брат, отстал, — заметил Гриша, улыбаясь и похлопывая его по руке. — Это же новая эра, можно сказать!

Тут Алексею Петровичу принесли салат и стопку ледяной водки. Взяв стопку, он шепотом повторил: «За их светлую память!» и залпом осушил ее. Это несколько отвлекло его от разговора. Когда он снова прислушался, то сначала ничего не понял.

Говорил толстяк, убеждающе похлопывая ладонью по столу:

 — Да в том-то и дело, дорогой Петр Васильевич, что с «Хиусом эти соображения теряют всякий смысл. Здесь же совсем другое. Долго объяснять, ты лучше зайди ко мне, я тебе дам последний номерок «Космонавта», там прекрасная статейка по этому поводу.

— Здесь, Петро, не просто механическая сила отдачи, — вмешался Федор. — Здесь фотонное давление, понимаешь? Плазмовый шнур мгновенно освобождается от магнитного поля и распадается в облако…

Да знаю я эту азбуку, — раздраженно махнул рукой Петр Васильевич. — Еще в институте над ней сидел. Не пойму только, как можно полезный эффект такой штуки увеличить настолько, чтобы применять ее практически. Тем более в нашем деле…

— Господи, — воскликнул Гриша. — Да ведь он еще ничего не знает об «абсолютном отражателе»! Нет, так ты ничего не поймешь. Возьми у Михаила Ивановича журнал, там увидишь.

Толстяк поднялся и стал разливать в стаканы вино.

— Самое главное, — сказал он, — что ты вернулся цел и не вредим. Как ни говори, а этот твой рейс был ой-ой-ой! — Он сморщился и покрутил головой.

— Да еще с таким командиром, как Воронин, — добавил Гриша.

Петр Васильевич решительно поднял руку.

— Воронина ты не задевай. Он очень хороший командир, смелый, знающий. Посмотрел бы ты, какой он расчет сделал для обратного полета! Ведь мы буквально на соплях долетели, баки были пусты и сухи, как печные трубы. А он заставил на себя работать даже старуху Луну. Ни одной неточности.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением сказал Гриша и отпил из своего стакана. — Может, это и так. Но уж очень он рисковать любит, этот твой Воронин. Помнишь историю с англичанами? Как он тогда выбрался, не понимаю.

— Ладно вам, — сказал толстяк. — В общем, я хотел сказать, что мы все рады, что ты снова дома. А вот нам с Гришей скоро в путь.

— А куда? — Петр Васильевич живо повернулся к нему.

Но в эту минуту за столиком недалеко от них раздался взрыв молодого хохота, и ответа толстяка Алексей Петрович не расслышал. Разговор этот очень заинтересовал его. Он понял, что ему удалось услышать беседу богов — настоящих, прошедших через все испытания своей профессии межпланетников, при чем как раз в такое время, когда это больше всего на свете занимало его. Молодежь приутихла, и он снова прислушался, неторопливо управляясь с борщом.

 — Запасы огромные, практически неисчерпаемые, — оживленно говорил Михаил Иванович. — «Не счесть алмазов», так сказать. Уран, торий, даже, как предполагают, заурановые элементы. И все это буквально под ногами.

— Во добраться туда будет трудновато, до этих запасов,— заметил Гриша. — Вообще, все планеты с атмосферами — гадость.

Кроме Земли, конечно, — сказал Федор. — Да, трудно будет добраться до Голконды. А еще труднее…

— Еще труднее будет дотащить эти сокровища до дому. Не понимаю, — толстяк поскреб мизинцем недоуменно вздернутую бровь, — на что старик рассчитывает? Но у него есть что-то на уме, или за двадцать лет знакомства я ничего в нем не понял.

— Работа на будущее. А наше дело — вперед, к звездам. — И Гриша прочитал звонко:

Как аргонавты в старину.

Покинув отчий дом.

Поплыли мы, тирам-та-там.

За золотым руном.

Голконда… В старое доброе время мы не мечтали ни о каких таких сокровищах. Нужно было лететь и исследовать. Сколько открытий! Сколько новинок!

— Помните Каллисто? — спросил Петр Васильевич.

— Ого, помним ли мы Каллисто! — отозвался Гриша. — Аммиачный туман и всякая ползучая гадость. Мы привезли тогда полудохлого червяка длиной в три метра, и как же ликовали наши биологи! Но больше я туда, надеюсь, не вернусь. Каллисто… Зеленый мир, тьфу!

Толстяк улыбнулся и обратился к Федору:

— Поговаривают, что скоро снова направляют туда экспедицию. Полетишь?

— Нет уж, дудки. Разве что опять с Гладковым.

— А если бы с Краюхиным?

Алексей Петрович отложил ложку и замер.

— Или с Краюхиным. Старый диктатор как никто знает свое дело. Но ведь ему запрещено летать в опасные рейсы. А так — пожалуйста!

Все почему-то рассмеялись.

— Помнишь, десять… нет, одиннадцать лет тому назад?

Федор поднял руку к лохматой макушке, и все рассмеялись еще громче.

— Ну и что же, с кем не бывает, — сказал Михаил Иванович, вытирая ладонью глаза. — Но ты, я вижу, не забыл всемилостивейшей оплеухи!

— Еще бы! — проворчал тот. — Ручка у него тяжелая. Как влепил, искры из глаз, сразу в чувство привел.

— Кстати о Краюхине, — заговорил Петр Васильевич. — Ведь это, конечно, его инициатива насчет «Хиуса»?

— Разумеется. — Гриша поднял указательный палец, выпучил глаза и глухим голосом, имитируя кого-то (Алексей Петрович сразу понял — кого) пробубнил: — «Все сокровища вашей Урановой Голконды останутся там, где они есть, пока мы не научимся пользоваться фотонными двигателями». И еще: «Мощное, удобное в управлении устройство с практически неограниченным запасом хода — вот что нам нужно. Так. И пока единственный путь получить такое устройство — это взяться за «Хиус». Так». 

— Так! — хором сказали все и снова засмеялись.

— И когда он войдет в строй, этот «Хиус»? — спросил Петр Васильевич.

— Уже вошел, — сказал толстяк. — Собственно, это уже второй. А первый сгорел при испытаниях.

— Жертвы?

— Ты, наверное, не знаешь. Петросян, из молодых. Хороший пилот, умница.

— А мне почему-то кажется, что наши старые ракеты еще послужат, — сказал Петр Васильевич, помолчав. — Я, конечно, плохо знаком с фотонными двигателями, но…

— Нет, Петр Васильевич, — раздался вдруг звучный веселый голос — Время старых ракет проходит!

Алексей Петрович поднял глаза, поперхнулся и закашлялся: у столика старых межпланетников стоял тот самый «пижон», с которым он разговаривал у лифта. Только теперь на его крупном красивом лице не было и тени пренебрежительного и брезгливого выражения, так покоробившего час назад Алексея Петровича. Напротив, оно светилось радостью, широкая улыбка открывала блестящие ровные зубы, глаза весело сверкали.

— Сашка, черт! — воскликнул Петр Васильевич, вскакивая с места. — Здравствуй, геолог несчастный!

Он расцеловался с «пижоном». Официантка, тоже радостно улыбаясь, придвинула к столику еще один стул, и «пижон», пожав руки остальным, уселся.

— Как рейс, Петя? — спросил он.

— Все хорошо… у нас, конечно. А Гершензон погиб со своими ребятами.

— Слыхал. Слыхал. Жалко Мишу. Да и других жалко.

Он помолчал, следя, как толстяк наливает вино в подставленный перед ним стакан.

— Я все боялся, что Воронину взбредет в голову тоже сесть.

Тогда бы и вам пришлось туго. На наших нынешних гробах садиться, где попало еще нельзя. И неизвестно, будет ли когда-нибудь можно. Ну, когда ваш доклад?

— Послезавтра, — сказал Петр Васильевич. — Отчитаемся, попируем и — в отпуск. Домой, брат! — Он радостно засмеялся и хлопнул «пижона» по плечу. — Придешь на доклад?

— Нет, Петенька, рад бы, да не могу.

— Почему?

— Да ведь он тоже с нами на Голконду, — сказал толстяк. Старая компания.

«Пижон» комически развел руками и подмигнул.

— Вот оно что! — протянул Петр Васильевич. — Теперь я понимаю. На «Хиус», значит, выпросились?

— Выпросились, Петя. Так что на ближайший год сидим с тобой за одним столом в последний раз.

— Хорошо, если только на ближайший, — задумчиво проговорил Федя. — Голконда — это не шутка, как я слыхал. Да и «Хиус» — новое дело.

— Не каркай, Федя, — сердито огрызнулся толстяк. — Не дурачки летят, небось не сорвемся.

«Пижон» с улыбкой смотрел на них, потом вздохнул и сказал:

— Совсем как в старину. Все сидим за одним столом. Не часто так бывает.

— Да и то далеко не все.

— Из нашего выпуска — почти все, — возразил толстяк. — Не хватает только Махова, он начальником на «Циолковском» с января. А остальные — живые, конечно — все.

— Так ты домой после отчета? — обратился «пижон» к Петру Васильевичу. 

— Домой, Сашка. Годичный отпуск, месяц в санатории…

 — На север, конечно?

— Разумеется. Все, кто ходит во внутренние рейсы, проводят санаторный период в Карелии. А затем к себе в Новосибирск, огородик разводить.

Гриша презрительно фыркнул.

— Так тебе и поверили. «Огородик»! Обложится книгами и будет изобретать в пику Краюхину, вот увидите!