Василий Владимирский - Повелители сумерек

Вампир — типичный романтический гений, обуреваемый яростными противоречивыми желаниями, разрывающийся между любовью и ненавистью, терзаемый муками совести, но не способный совладать с голодом, выворачивающим нутро наизнанку. Человек сильных страстей, он во многом превосходит обычных людей, имеет многовековой опыт и способен испытывать более глубокие чувства, чем большинство смертных. Его душа — бездонный колодец, целая вселенная, озаренная языками адского пламени. Заглянуть в эту бездну, понять, какие чудовища в ней таятся, — большое искушение для серьезного писателя и вдумчивого читателя.

Вампиру нет места в обыденном мире — и дело не только в губительности для «не-мертвых» прямых солнечных лучей. У него мало общего с людьми своего времени — торговцами и аристократами, студентами и офицерами. Вампир неизменно стоит над толпой, он вне ее. В то же время без всего этого людского кипишения, без этой суеты (бессмысленной, с точки зрения бессмертного) ему в прямом смысле слова нет жизни. Именно кровь обывателей питает носферату, их силы позволяют ему столетиями сохранять юность и гипнотическое обаяние.

Опасный, чарующий и глубоко несчастный (вариант: упивающийся своей кровожадностью, придерживающийся философии «чистого зла»), вампир — воплощенный вызов обыденному миру. Его время ночь, когда все добропорядочные буржуа спят в своих постелях, его солнце — луна, ему служат волки, летучие мыши, цыгане и безумцы. Но никто из них ему не ровня… Вампир стоит на грани между двумя вселенными, он вечный изгнанник, чужой и для нашего мира, и для потустороннего. Неживой и не-мертвый, гонимый вечным голодом, способный найти понимание лишь среди таких же изгоев — более романтическую фигуру сложно себе представить.

Эта традиция, заложенная современниками лорда Байрона, не прерывается и по сей день. Полны внутреннего трагизма образы Лестата и Армана у Энн Райе, Ангела и Спайка в телесериале «Баффи — истребительница вампиров», Дракулы из фильма Френсиса Форда Копполы «Дракула Брэма Стокера», многочисленных кровосов-аристократов в романах японца Хидеюки Кикути и так далее и тому подобное.

Разумеется, это лишь одна из множества трактовок образа. В современной литературе и кинематографе вампир нередко оказывается просто тупой и очень сильной тварью, как во второй части кинотрилогии «Блэйд» или в романе Гильермо Дель Торо и Чака Хогана «Штамм». Но в этом случае место романтического героя со всеми необходимыми атрибутами занимает охотник на нечисть, бьющийся с чудовищами под покровом ночи, без малейшей надежды на признание и сочувствие со стороны обывателей, чьи жизни он спасает, — и старая история продолжается с того же места…

2. Охотник и жертва

Оторви мне чего-нибудь,

Укуси меня за!..

Иную причину удивительной привлекательности образа вампира называют сторонники фрейдистского подхода, и в этой трактовке, безусловно, тоже есть зерно истины. Самый знаменитый роман о вампирах («Дракула» британца ирландского происхождения Брэма Стокера) был издан в 1897 году, на излете Викторианской эпохи, когда платье, обнажающее женские щиколотки, считалось непристойным, а самым модным цветом на территории могущественной Британской империи (над которой никогда не заходило солнце) десятилетиями оставался траурно-черный. Это, разумеется, не мешало уважаемым джентльменам, почтенным отцам семейств регулярно посещать бордели, но в искусстве все темы, связанные с сексом, находились под негласным запретом. Неудивительно, что сцены из «Дракулы», в которых «невесты» графа соблазняют Джонатана Харкера, а сам валашский вампир вьет сети вокруг девятнадцатилетней Люси Вестенра и ее подруги Вильгельмины Мюррей (в замужестве Харкер), вызвали бурную реакцию современников. Маловероятно, что Абрахам Стокер, никогда не отличавшийся радикально-революционным подходом к искусству, сознательно вкладывал в свою книгу весь этот подтекст. Однако с его легкой руки вампиру суждено было стать одним из главных секс-символов грядущей эпохи.

В современной литературе, включая пресловутые «Сумерки» Стефани Майер и многочисленные романы-клоны, фигура «ночного охотника» не только активно романтизируется, но и по мере сил эротизируется. Необоримый зов вампира, его гипнотическая мощь почему-то особенно сильно влияют именно на молоденьких девушек. Даже тех, кто знает подлинную сущность вампира, влечет его неистребимая витальность, презрение к условностям и утонченность манер. В укусе вампира есть что-то порочное, но в то же время необъяснимо притягательное. Да и вообще, жажда крови — чрезвычайно удачная метафора сексуального голода. Тут вам и страсть, и страх, и нереализованное желание, и сладость нарушения запрета, наложенного Богом и людьми…

В то же время не стоит забывать, что вампир не только охотник, но и жертва. Согласно наиболее распространенной версии, вампиризм передается при укусе, то есть преследователь, рыщущий по ночным переулкам в поисках добычи, некогда и сам побывал в роли беззащитной жертвы. Таким образом, носферату утверждает свою власть над партнером — и в то же время сам стремится к чувству защищенности. Становясь «не-мертвым», обыватель обретает необыкновенную силу, ловкость, способность превращаться в летучую мышь, в облако тумана, повелевать насекомыми, et cetera, et cetera. То есть в некотором роде становится сверхчеловеком. Но для этого ему надо пройти через боль, унижение, ужас подлинной смерти — смерти души… Классический дуализм садомазохизма, недаром вампир — одна из популярнейших ролей в современных BDSM-играх.

Все эти стороны образа «не-мертвого» активно эксплуатируются современными писателями и режиссерами, взять хоть популярный телесериал «Настоящая кровь», хоть цикл романов Лорел Гамильтон про охотницу на представителей «народа Тьмы» Аниту Блейк. Да и создательница классического «Интервью с вампиром» Энн Райе, ныне ставшая истой католичкой, в свое время отдала должное жестким порнороманам, публиковавшимся под псевдонимом Э. Роеклавр. Хотя, конечно, по размаху замысла все эти книги и картины не сравнятся с порнографической версией «Дракулы», снятой в девяностых годах итальянским режиссером Марио Сальери, специализирующимся на специфической «переработке» классических литературных и фольклорных сюжетов. Вот уж воистину пир плоти!..

Однако жителям далекой заснеженной России, где по Красной площади бродят медведи, обвешанные балалайками и матрешками, а бородатые казаки хлещут водку прямо из самоваров, нет дела до всей этой вакханалии. У нас тут подход к вампирам куда мрачнее и серьезнее…

3. Красная готика

Что ему дождь — от него не убудет, —

Вот у живущих — закалка не та.

Ну а покойники, бывшие люди, —

Смелые люди и нам не чета.

Безусловно, основоположником «вампирской» литературы в России следует считать Алексея Константиновича Толстого, чьи повести «Упырь» и «Семья вурдалака» занимают почетное место на полке любого поклонника «литературы ужасов». Упыри неоднократно упоминаются в «Песнях западных славян» Пушкина, повестях Гоголя, появляются на страницах «Красногубой гостьи» Федора Сологуба, «Замка Грон» Александра Грина, «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова… Однако для отечественной литературы вампир до последнего времени оставался персонажем проходным, второстепенным — куда больше наших классиков интересовали призраки, ведьмы и разного рода «темные двойники». Меньше повезло, пожалуй, только оборотню, которого русские классики и вовсе не жаловали.

Этот скудный ручеек окончательно иссяк во второй половине тридцатых, после создания Союза советских писателей и утверждения социалистического реализма как главенствующего художественного метода. Отныне вампиры стали упоминаться лишь в ироническом контексте, как Дракула в комментариях к повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» («Дракула, граф. Знаменитый венгерский вурдалак XVII–XIX вв. Графом никогда не был, совершил массу преступлений против человечности. Был изловлен гусарами и торжественно проткнут осиновым колом при большом скоплении народа. Отличался необычайной жизнеспособностью: вскрытие обнаружило в нем полтора килограмма серебряных пуль»). Грубо говоря, упырей в СССР не было — как секса. Приведу только одну деталь: «Дракула» Брэма Стокера, давно ставший к тому моменту мировой классикой, был переведен в Советском Союзе лишь в самом начале 1990-х, в свободолюбивой Прибалтике, притом что «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли, к примеру, переиздавался неоднократно.

Возрождение вампира началось лишь после распада СССР. Первым отечественным произведением о «не-мертвых», заслуживающим особого внимания, стал рассказ Андрея Лазарчука «Мумия» (1991), в котором лозунг «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» получает буквальное и довольно жуткое воплощение. В этом небольшом, но чрезвычайно важном для нашего исследования рассказе Лазарчук обозначил одно из магистральных направлений развития «вампирского» жанра на территории бывшего Советского Союза: социальная фантастика, в которой ночной кровосос выступает в роли метафоры противоестественного, кровавого, но тем не менее продолжающего свое существование режима. Эту линию развили Андрей Столяров в римейке лазарчуковской «Мумии», Василий Щепетнёв в цикле «Черная земля», отчасти Олег Дивов в «Ночном смотрящем». В 2006 году Виктор Пелевин несколько переосмыслил тему, однако и его «Ампир V» несет все тот же социально-критический заряд.