Голоса - Александр Николаевич Житинский

А подкова все продолжала давать ток. Кто-то из лаборантов незаметно присоединил к ней лампочку. Та, конечно, загорелась. Шеф сел на стул и вытер лоб тем же платком, которым брал подкову. Саша Рыбаков замерил напряжение и объявил:

– Двести двадцать вольт… А есть подкова на сто двадцать семь?

– Почему нет? Есть, – сказал Фомич.

– Не надо, – еле слышно сказал шеф.

– Василий Фомич, – сказал Лисоцкий. – Сейчас мы вас устроим, вы отдохнете, а завтра продолжим исследования.

– Да чего тут исследовать? – удивился Фомич.

– Могут быть побочные эффекты, – уклончиво ответил Лисоцкий. – Кроме того, надо дать теоретическое обоснование.

– Его уже дал Брумм, – сказал я. – Все дело в черте. Или в дьяволе.

Тут Лисоцкий увел Фомича. Тот успел кинуть на меня взгляд, молящий о помощи, но бесполезно. Мне нужно было писать отчет о командировке. Весь народ из лаборатории рассосался. Лампочка продолжала гореть.

– Петя, уберите этот иллюзион, – сказал шеф устало.

– Ничего не поделаешь, работает, – развел я руками.

– Ха! – крикнул из своего угла Рыбаков.

Шеф вскочил и зашвырнул лампочку в железный ящик. Там она благополучно взорвалась. Причем шефа стукнуло током от подковы. Это был неплохой аргумент. Но шеф ему не внял. Как говорят, он закусил удила.

– Петя, – угрожающе начал шеф. – Чтобы этого Фомича я больше не видел. И подков тоже. Сделайте для меня такое одолжение. Я вас освобождаю от работы на неделю. Поведите его в Эрмитаж, покажите кулибинское яйцо. В цирк, на карусели, в бассейн. Куда угодно!

– А эффект Брумма? – спросил я.

– Забудьте это слово! – закричал шеф. Взгляд его упал на подкову, он зарычал и бросился на нее. Никогда не думал, что шеф такой богатырь. Он моментально разогнул подкову и зашвырнул ее в тот же ящик. Следом полетела свеча. Шеф достал таблетку и засунул ее под язык. Я подумал, что если он сейчас умрет, виноват буду я, а не Брумм. Поэтому я, пятясь, вышел из лаборатории.

9. Носимся с Фомичом (2)

На следующий день был бенефис Фомича в лаборатории Лисоцкого. Лисоцкий прибежал на кафедру с самого утра, чего давно уже не бывало. В руках у него болтался мешочек с подковами. Видно, выпросил все-таки. Снова на счастье. Судя по всему, счастья Лисоцкому должно было теперь хватить до двухтысячного года.

– Петр Николаевич, – обратился ко мне Лисоцкий. – Я устроил Смирного в гостиницу «Ленинград». Поезжайте за ним, скоро прибудет корреспондент.

– Какой корреспондент? – спросил я.

– Из газеты, – сказал Лисоцкий.

Я пожал плечами, но поехал за Фомичом. Фомич по мне соскучился. Он чуть меня не расцеловал. В отдельном номере гостиницы с полированной финской мебелью он выглядел, как леший в целлофане. Он сидел перед зеркалом во всю стену и приглаживал брови. Но безуспешно. При этом разговаривал со своим изображением.

– Что, Васька, генералом стал? – говорил Фомич. – И чего тебя, дурака, в город понесло? На кой шиш тебе эти исследования? Ага, молчишь!

Фомич сделал паузу, чтобы изображение и вправду немного помолчало. Потом он поднял сапог, стоящий под мягким креслом, и потряс им в воздухе:

– Лапоть ты, Васька! Сапог!

– Не расстраивайтесь, Василий Фомич, – сказал я.

– А я и не расстраиваюсь. С чего ты взял? – сказал Фомич.

Как мне показалось, Фомич так и не решился ночевать на кровати, а спал в кресле. Постель была нетронута. Мы спустились по коврам вниз, причем дежурная по этажу посмотрела на Фомича с изумлением. Наверно, она давно не видела обыкновенных людей.

Мы приехали на кафедру, где уже томился корреспондент. Удивительно ученый человек. Он так и сыпал научными терминами. Лисоцкий ходил с ним по коридору и чего-то пел ему про подковы.

– А вот и наш самородок! – сказал Лисоцкий.

Корреспондент достал блокнот и посмотрел Фомичу в зубы. Фомич сморщился, будто съел килограмм клюквы.

– Мы начнем интригующе, – сказал корреспондент и рассмеялся от счастья. Он был счастлив находкой. – Сначала история подковы. От египетских фараонов через крестовые походы до наших дней. Подкова уже отживает свой век. Она, можно сказать, при последнем издыхании. И вот тут-то… Второе рождение! Да, именно так это будет называться.

Корреспондента срочно нужно было остановить, потому что Фомич весь побелел. Наверное, его хватил приступ ностальгии. Я побежал к себе, а оттуда позвонил в лабораторию Лисоцкого. Вызвал корреспондента.

– Слушаю, – сказал корреспондент в трубку.

– Говорят из радио, – сказал я. – Нам срочно нужен материал в выпуск. Вести из лабораторий ученых. Две страницы на машинке. Подчеркните народнохозяйственное значение открытия товарища Смирного.

– Когда? – спросил корреспондент.

– Через час.

– Схвачено! – сказал корреспондент. – Продиктую по телефону. Ваш номер?

Я назвал ему номер моей тети. Она у меня одинокая пенсионерка. Ей интересно будет послушать. Потом я позвонил тете и попросил принять для меня телефонограмму.

Когда я вернулся в лабораторию Лисоцкого, там вовсю кипел эксперимент. Фомич выглядел вяловато, может быть поэтому ток в подкове был поменьше, чем вчера. Лампочка светила совсем слабо. Но корреспондент уже строчил про народнохозяйственное значение.

Он закончил быстрее, чем Фомич, и тут же все изложил моей тете. Начиная с египетских фараонов. Лицо его светилось вдохновением. После этого он помчался в газету.

– Надо звонить на телевидение, – сказал Лисоцкий.

– Звоните, – сказал я. – А мы пока пойдем в Эрмитаж. Человек ни разу не был в Эрмитаже.

Следуя указаниям шефа, я показал Фомичу в Эрмитаже кулибинское яйцо. К сожалению, его нельзя было тут же разобрать. Поэтому Фомич повертелся у музейной витрины, и мы пошли смотреть живопись. Фомича потряс Пикассо. Он долго стоял, обозревая какую-то композицию, а потом проговорил:

– Где билеты продают на поезд?

Уходя, он оглядывался на картину с опаской, будто она могла кинуться за ним, как собака. Окончательно добил его Матисс. Фомич вышел из музея как в воду опущенный. В цирк идти отказался.

– Пойдем выпьем, Петя, – предложил он.

Мне стало страшно за Фомича. Я повел его обратно в гостиницу. Там был бар. Фомич сел за стойку рядом с юношей, похожим на девушку. Или наоборот. Бармен придвинул ему коктейль с соломинкой. Фомич опрокинул бокал вместе со льдом и стал меланхолично жевать соломинку.

– Пресновата, – сказал он. – А так ничего, закусывать можно.

Вокруг галдели на иностранном языке. Фомич разомлел и уставился на носок своего сапога. Что-то он все обдумывал. Группа туристов захотела с ним сфотографироваться. А-ля рюс. Фомич слез с круглого сиденья, горестно махнул рукой и куда-то пошел. Две иностранки в блестящих брюках, похожие на голодающих марсианок, устремились за ним. Они подхватили Фомича под руку, и тут он им что-то сказал.